жизни, но ясно, что она их не совсем одобряет. И чем очевиднее становится, что я к ним привязана, тем сильнее становится ее неодобрение.
Подозревает ли она, что между нами нечто большее, чем дружба? И что бы она сделала, во имя всего святого, если бы узнала правду? Представить себе не могу, что бабушка была бы в восторге, узнай она, что ее внучка спит с тремя мужчинами одновременно, не говоря уже о том, какая аура исходит от братьев Ворониных.
Прежде чем Оливия успевает сказать что-нибудь еще, начинается служба, и я возвращаюсь к ребятам и встаю между Мэлисом и Виктором, слушая, как священник, которого я наняла, начинает проповедь.
Он начинает с короткого стихотворения, от которого мне хочется истерически рассмеяться, ведь я почти уверена, что Мисти в жизни не прочла ни одного стихотворения. Далее он говорит о жизни, смерти и скорби, но все слова – общие. Они могут касаться кого угодно, и ничто из того, что он говорит, не имеет никакого отношения к Мисти.
– Все, кто уходит из жизни, желают, чтобы те, кого они оставляют после себя, могли жить полноценной, счастливой жизнью в их отсутствие, – произносит он нараспев. – И скорбя об их уходе, мы всегда должны помнить, что они постигли нечто прекрасное, о чем мы даже не подозреваем. Место, где нет страданий, нет боли.
Я прикусываю губу, жалея, что не могу в это поверить. Было бы здорово, если бы Мисти оказалась в каком-нибудь прекрасном, лучшем месте или если бы я думала, будто она хочет, чтобы у меня была хорошая жизнь теперь, когда ее нет. Но все, что я могу вспомнить, – это наша последняя ссора, когда она кричала на меня и заставляла чувствовать себя ужасно из-за того, что я теперь имею, а я кричала в ответ, что с меня хватит.
Может, смерть и безмятежна, но жизнь беспорядочна и сложна, испещрена неровными линиями и оттенками серого.
Я изо всех сил стараюсь выбросить эти мысли из головы. Сейчас нет смысла цепляться за прошлое. Нет смысла расстраиваться из-за того, что могло бы быть.
– Кто-нибудь хочет сказать пару слов?
Священник смотрит на меня, и я киваю, делая шаг вперед.
Я становлюсь впереди небольшой группы людей, смотрю на тех немногих, кто пришел сюда. Друзья Мисти выглядят так, будто скучают на каком-то сомнительном мероприятии, но Оливия и парни смотрят на меня выжидающе. Бабушка улыбается и одобряюще кивает. Я делаю глубокий вдох.
– Мои отношения с матерью были далеко не самыми лучшими, – начинаю я. – Сколько я себя помню, они были сложными, наверное, с того дня, как она взяла меня к себе. Я не могу стоять здесь и говорить, будто она была лучшей мамой на свете. Я не могу сказать, что она готовила мне обед каждое утро или следила за тем, чтобы я вовремя пошла в школу или даже за тем, чтобы я вообще туда ходила. Я не могу сказать, что благодаря ей я постоянно чувствовала любовь и поддержку… но я могу сказать, что она приняла меня. Она дала мне крышу над головой, когда я была сломленной, брошенной девочкой, когда я была никому не нужна. Она не дала мне вырасти на улице или в приемной семье.
Слеза скатывается по нижнему веку. Я смахиваю ее и прочищаю горло, прежде чем продолжить.
– Иногда мы ссорились. Честно говоря, часто. Порой мне казалось, что это я была родителем. Но она всегда оставалась рядом. Она была постоянной частью моей жизни. Теперь, когда ее нет, на том месте, где она была, зияет дыра, и я не знаю, заживет ли она когда-нибудь. Одно я могу сказать определенно: Мисти научила меня выживать. Она показала мне, как продолжать двигаться вперед, несмотря ни на что, и я всегда буду благодарна ей за это. – Я с трудом проглатываю комок в горле. – Я очень надеюсь, что сейчас ты обрела покой, мама.
Я чувствую себя неловко, возвращаясь на свое место. Мэлис кладет руку мне на поясницу, когда я присоединяюсь к нему и остальным. Священник возвращается за трибуну и спрашивает, не хочет ли кто-нибудь еще что-то сказать, но все молчат.
Он торжественно кивает, затем начинает произносить последнюю молитву, посвященную упокоению моей приемной матери.
После того, как он заканчивает, я некоторое время стою, не зная, что делать и что чувствовать. Как и тогда, когда я увидела ее распростертой на полу в ее доме, мне кажется странным и неправильным, что это происходит. Знать, что она лежит в гробу, холодная и неподвижная, – женщина, которая при жизни почти не переставала двигаться.
– Прощай, мама, – шепчу я и, наконец, отворачиваюсь.
После окончания службы люди начинают расходиться. Никто из присутствующих не заговаривает со мной, хотя некоторые из них кивают в мою сторону, когда уходят.
Я подхожу и благодарю священника за его время, и он тоже уходит. Распорядитель похоронного бюро ждет на почтительном расстоянии, готовый в любой момент организовать закрытие могилы, как только мы покинем это место. Вдалеке я вижу других людей на кладбище, отдающих дань уважения ушедшим близким.
Когда у могилы мамы остаемся только я, братья и Оливия, я подхожу, чтобы еще раз поблагодарить Оливию за то, что она пришла. Мэлис, Рэнсом и Виктор отходят в сторону, давая мне пространство.
– Спасибо, что пришла. То, что ты здесь, – правда много для меня значит, – говорю я бабушке. – Как и то, что у меня все еще есть семья, несмотря на смерть Мисти.
Она улыбается мне и протягивает руку, чтобы сжать мою.
– Конечно. Я рада быть здесь. Ну, не рада, конечно… в общем, ты понимаешь.
– Да, – заверяю я ее. – И, эм… – Нервы на пределе. Я набираю в грудь воздуха перед следующей частью запланированной речи. Не хочу сеять раздор между нами, но я должна быть честна с ней. – Я подумала о предложении, которое ты мне сделала. О том, чтобы бросить колледж и помогать тебе управлять поместьем.
Оливия немного оживляется, в ее глазах появляется надежда.
– Я рада, что ты об этом подумала. И что же?
– Это невероятно щедрое предложение, и я хотела убедиться, что обдумала его с должным вниманием, но… Едва ли я готова к этому. У меня нет желания бросать учебу и отказываться от желания построить жизнь своими руками и силами. Честно говоря, я чувствую себя не в своей тарелке из-за того, что мне все дают просто так. Я хочу доказать самой себе, что могу проложить свой собственный путь.
Улыбка
