он.
Мне приходится приглядеться повнимательнее, чтобы понять, что он имеет в виду, но потом я понимаю, что он прав. Одно из них больше пепельно-черное, а другое чернильно-черное, хотя во всем остальном они выглядят практически одинаково.
Вик морщится, глядя на платья, словно отсутствие контроля качества со стороны компании по производству одежды оскорбило его лично, и возвращает их обратно на вешалки.
Это напоминает мне момент, когда он одевал меня для клуба. У него потрясающее чувство стиля, и все, что он подобрал для меня, идет мне так, как я и не ожидала. Не похоже, что он из тех, кого волнуют такие вещи, как мода, но, думаю, в каком-то смысле это имеет смысл. Его дотошный характер и внимание к деталям дают ему отличный глазомер.
Примерив несколько платьев, которые он выбрал, я в четвертый раз выхожу из примерочной… и когда Вик поднимает взгляд, у него вытягивается лицо. Он замирает, не сводя с меня пристального взгляда, словно ничто не может заставить его смотреть в другую сторону, и все мое тело от кончиков пальцев до линии роста волос, заливает румянец. Однако я улыбаюсь.
– Думаю, это оно, – говорю я ему.
– Да, – кивает он, с трудом сглатывая.
Это платье даже нельзя назвать особенно сексуальным – для похорон такое точно подойдет, – но мне нравится, что то, как оно сидит на мне, вызвало у него такую реакцию.
Я проскальзываю обратно в примерочную, чтобы снова переодеться в свою одежду, а после мы относим платье на кассу. Еще одна часть подготовки к похоронам сделана.
Неделя пролетает быстро в перерывах между занятиями и улаживанием последних деталей организации похорон, и не успеваю я оглянуться, как смотрю на календарь и понимаю, что похороны Мисти завтра.
Ребята приходят вечером. Их костюмы для похорон уложены в чехлы, перекинутые через плечо. Они гуськом входят в мою квартиру.
– Тебе не стоит оставаться сегодня одной, – говорит мне Вик, одаривая меня одним из тех взглядов, которые выражают гораздо больше, чем он, вероятно, может произнести вслух.
Моя кровать на самом деле маловата для нас четверых, но она больше, чем у Рэнсома, так что у нас получилось на ней разместиться. После того, как парни заставили меня кончить аж три раза – Мэлис и Рэнсом держали меня с двух сторон, а Виктор слегка касался пальцами моих волос, – они устраиваются вокруг меня. Я засыпаю гораздо легче, чем ожидала, свернувшись калачиком в тепле их тел.
На следующий день мы, не торопясь, собираемся, а затем садимся в машину Виктора. Я благодарна ему за то, что он ведет машину, и мне не приходится делать этого самой. Я молчу по дороге на кладбище.
– Ты нормально держишься? – спрашивает Рэнсом. Он сидит рядом со мной на заднем сиденье и наклоняется, задевая меня плечом.
Я пытаюсь выдавить из себя улыбку, прежде чем вспоминаю, что не обязана этого делать. Мне не нужно притворяться, будто все в порядке, когда я с ними.
– Я не знаю, – честно отвечаю я. – Это просто… странно, наверное. Хоронить единственную настоящую семью, которая была у меня в детстве.
– Да, понимаю, – говорит он. – Но, с другой стороны, Мисти была не единственной твоей семьей. У тебя есть мы трое и твоя бабушка. Ты не одинока, красавица.
Я кладу руку ему на ногу и легонько сжимаю.
– Знаю.
День пасмурный, облака густо плавают в небе. Это кажется уместным. Мы добираемся до кладбища и идем к месту, где установлен гроб.
Здесь царит спокойная атмосфера, расставлены цветы и фотография Мисти на крышке ее закрытого гроба. Я знаю, она никогда бы не захотела, чтобы люди смотрели на нее после смерти. К тому же в беспорядке ее шкафа было довольно сложно найти что-то подходящее для похорон. Фото тоже нашлось не сразу. Она редко позировала для каких-то портретов, а на тех снимках, которые мне удалось отыскать, она выглядела неподобающе, с вызывающим макияжем.
В итоге я выбрала фото, на котором она выглядит усталой, но почти умиротворенной, улыбающейся чему-то вдали. Я понятия не имею, где и когда был сделан снимок, но, думаю, это не имеет особого значения.
На похоронах собралось очень мало людей, чего я, в общем-то, и ожидала. Не то чтобы у Мисти было много родственников или друзей. Ее родители умерли давным-давно, и у нее не было ни братьев, ни сестер. Пришла только соседка, которая нашла ее, да и то только потому, наверное, что была рядом, когда Мисти скончалась, а не из-за особой близости с ней.
В зал просачивается группа женщин и несколько мужчин, все держатся особняком. Я узнаю в них знакомых Мисти, людей, с которыми она общалась на улице или на работе, и все они выглядят взвинченными и усталыми.
Сердце разбивается от мысли, что это все. Вот что Мисти нажила за свое время на земле. Эта крошечная группка людей, что пришли проститься с ней.
В сотый раз я твержу себе, что не хочу, чтобы так случилось со мной. Я не хочу пойти по ее стопам и закончить так свою жизнь. Или умереть такой смертью.
Я наклоняюсь и, нащупав руку Рэнсома, крепко сжимаю ее. Напоминаю себе, что он прав. У меня все еще есть семья. Он пожимает мою руку в ответ, его ладонь такая теплая и родная.
Мгновение спустя появляется Оливия, и я немного радуюсь ее появлению.
– Я сейчас вернусь, – шепчу я ребятам, а затем подхожу к бабушке.
На ней простое черное платье, но явно дорогое, и вот так запросто она посрамляет всех присутствующих, даже не стараясь. Некоторые друзья Мисти скептически смотрят на нее, как будто думают, что она пришла не на те похороны или что-то в этом роде.
– Здравствуй, Уиллоу, – произносит Оливия, когда я подхожу. Затем нежно обнимает меня. – Как ты держишься?
Мы отстраняемся, и я киваю.
– Думаю, изо всех сил.
– Это и понятно. Я уверена, сегодня для тебя трудный день. Ничего страшного, если тебе нужно немного времени собраться.
Я снова киваю, наблюдая, как Оливия бросает косой взгляд на трех братьев, которые стоят всего в нескольких ярдах от меня.
Ее губы слегка поджимаются, и у меня замирает сердце. Она всегда делала скидку на то, что я не перестала с ними общаться – с остатками моей прежней жизни, по ее мнению, – даже сейчас, когда для меня все изменилось. Бабушка никогда не задавала лишних вопросов о том, почему я с ними общаюсь, и не говорила, что я должна вычеркнуть их из своей
