страху. В газетах о нем писали, читал? В музей еще сдали прапорщика нашего.
Газет Петро не читал, но признаться стеснялся, поэтому лишь неопределенно помотал головой. Желто синий прапорщик, отчего-то произвел на него глубокое впечатление.
На остальные вагоны краски не хватило, поэтому на каждый было просто наляпано два пятна. Появление состава в глухих лесах где-то по направлению к Варшаве объяснялось двумя причинами. Полным разгромом большевиками под Броварами и Дарницей Левобережного фронта и неожиданно возникшим желанием правительства украинской Директории направить посольство в польскую столицу. Это желание было таким неожиданным, что само отбытие делегации не сопровождалось ровно никакими торжествами: ни оркестром, ни парадным строем, ничем другим. Просто к недостроенному зданию на Старовокзальной улице в одно утро слетелось десяток подвод и пролеток, из которых спешно появились высшие чины. Возникла минутная суета. Багаж был мгновенно погружен. Паровоз тонко свистнул и потянул за собой вагоны. Через пять минут после отбытия поезда, на вокзал прибыла еще одна пролетка, в которой прибыл министр образования. Выскочивший из нее и припустивший со всех ног к платформе толстячок, тяжело дыша, остановился и застонал вслед слабому дымку, поднимавшемуся из-за домов. В отчаянии он выругался и плюнул себе под ноги. В ту же секунду, в выходную стрелку Киевского вокзала попал трехдюймовый снаряд. Первый, но не последний снаряд подходившей к городу с востока второй бригады товарища Щорса. Через покидаемый Киев текли нескончаемые толпы.
— Дозвольте звернутыся! — заорал гуртовый, когда они подошли к поезду.
Через несколько мгновений в открытой двери показался суетливый старичок в мундире. Грозно оглядев толпу солдат, словно пересчитав их, он обратился к старшему.
— Дозволяю!
Пока гуртовый объяснял, кого они встретили в лесу, отставной пехотинец пытался определить, в каком звании находится пришелец. На груди того был ворох наград, из-за недостатка места переходивший под мышки. Сползавший от шеи к животу. По мундиру змеились позументы, начинавшиеся с накладных карманов френча, через впалую грудь проходившие к плечам с массивными погонами. Все это выглядело так, будто горемыку факира душили толстые змеи. Золото слепило, его было настолько много, что казалось, владелец френча сейчас упадет и задохнется под его тяжестью.
Внимательно выслушав гуртового, тот перевел взгляд на польских разведчиков.
— Штычка Леонард, седьмого стрелкового полка первой бригады четырнадцатого корпуса, пехотнец! Послан в разведку, — отставной флейтист секунду помедлил, и добавил, — Ваше Сиятельство!
Его Сиятельство, бывший аптекарь из Шулявского района, случайно попавший на военную службу, кивнул и приказал им подняться в вагон.
Глава 42. Фельдамаршал, чаю!
В салоне, куда они вошли, кипела лихорадочная суета. Стоит признать, что все четыре дня, начиная с отправления правительство Директории работало не покладая рук. В воздухе стоял плотный табачный перегар, кисло пахло алкоголем. На фигурных креслах покоились завалы официальных бумаг. Пара особо важных папок с декретами валялась на полу, по раскиданным листам топтались ногами.
В углу заседало Министерство промышленности, по правую руку министерство сельского хозяйства. Министерство культуры спорило с министерством иностранных дел, каждый из министров желал занять единственную свободную печатную машинку. Спор был принципиальным. С одной стороны на кону стоял декрет о повсеместной замене картуза на кашкет, с другой приветственная речь пана Председателя по прибытию в Варшаву. Было очевидно, что речь имела преимущество перед тщедушным министром культуры. В конце концов, тот уступил и обиженно замер в углу. В центре салона, на огромном обеденном столе вместо скатерти была расстелена карта, над которой корпело человек пять военных чинов, передвигая по ней уже не существующие воинские подразделения.
Слепой свет лился снаружи, слишком слабый, чтобы побороть тени. Он растерянно плавал в табачном дыме, пытался пристать к кому-нибудь, как вокзальный попрошайка. Забытый всеми главный казначей отстукивал одним пальцем отчет об использовании средств. Временами он останавливался, устремив безумный взгляд в снежные просторы за окном. Запасы таяли, и восполнить их было невозможно, назревала еще одна большая проблема. В отдельном запертом купе под охраной двух сичевиков находились все средства Директории: пять пудов золота в слитках и монетах, уложенные на разноцветный ковер из трехсот миллионов никому не нужных бумажных денег. Кроме того в одной из теплушек хранились запасы еды, табака и алкоголя на пару недель. Все, что успели загрузить перед поспешным отъездом. Этого было явно недостаточно. Глянув на графу «Расход» казначей грустно вздохнул и добавил строчку «Заробитна платня». Лента в дряхлой машинке мазала, часть букв уже почти стерлась, и в центре последнего слова растеклось чернильное пятно. Удручено глянув на беспорядок, он несколько раз нажал пробел. Если бы не семь червонцев и пять империалов выкруженых на заработной плате министра образования и бережно хранимых казначеем в потайном поясе на брюках, настроение было совсем отвратительным. Мысли его вертелись вокруг возможной экономии на выдаче денег, если бы кто-нибудь из министров неожиданно умер или отстал от поезда. С надеждой оглядев бурлящий салон, казначей еще раз вздохнул. Близких смертей пока не предвиделось. Все были бодры, даже тщедушный министр образования, который за отсутствием машинки пытался писать печатными буквами на листике. Выходило у него плохо, и он бросал грозные взгляды на довольного противника, сочинявшего речь Председателя. Вздохнув, казначей в очередной раз уставился в вагонное окно, министр образования мог принести три червонца.
— Е новини вид Мазуренко, пан генерал-хорунжый? Необхидно якомога швыдче домовытыся з бильшовыками. Махно вже зайняв Бахмут. Якщо ми не будемо затягуваты переговоры, мы втратымо все, — бубнил кто-то в сумерках. Ему неразборчиво отвечали. Мазуренко посланый на переговоры молчал, дела были плохи как никогда.
Эта суматоха не имела ровно никакого смысла. На востоке бухали в вечном Киеве начиненые горчичным газом химические снаряды. Метались по Банковой конные и пешие. Трещали выстрелы. В тот вечер, который наливался за окном, столицу в очередной раз покидали остатки войск. Разбегались по селам сичевики, выбирались разбитые и измотанные в боях оставшиеся верными Петлюровские части. И ни с одной из них не было связи. Положение было настолько отчаянным, что редкие окрестные жители, наблюдавшие катившее в сторону Польши посольство усмехались: «Под вагоном территория, а в вагоне Директория». Правительство, нервно работавшее в салонном пульмане, не контролировало ровным счетом ничего.
— Как считаете, пан фельдмаршал, стоит выдвинуть Богдановский корпус под Круты? Так мы обхватим большевиков с фланга, — обратился к старичку один из офицеров. — Затем
