мой глаз!
— Штычка? С Городу, не?
— С Городу, — подтвердил отставной флейтист. — С Мочаловой улицы. С зеленым забором что. Только зараз забор уже не зеленый пан, давно не красил, с четырнадцатого года в окопах грязи принимаю.
— А пана Шмулю знаешь?
— А то! — подтвердил Леонард, задумчиво рассматривая тонкое жало штыка своей винтовки, — только видел. Еще пьяный с его бимберу.
— Хлопцы, — крикнул невидимый знакомый флейтиста, — То Штычка с Городу, музыкант! Не стреляйте. Зараз раберемся.
Повисла минутная пауза, тишина на мгновение влилась в переговоры противников. Так всегда было на войне, та замирала в замешательстве, перед тем как больно ударить. С той стороны послышались тихие споры. Собеседник отставного флейтиста стоял на позиции, что спочатку трэба разобратися, остальные желали сначала стрелять, а уж потом выяснять, кто и откуда прибыл.
— Кидай сброю, та выходь, стриляты не будемо, — наконец предложил противник.
— На кой чорт мене тоби вирыты? — откликнулся музыкант. — Може ты брешешь?
— Да вот те хрест, — заявил противник, — я ж с Веселой Горы, Петро Горбатко, розумиешь?
— Панаса сын? — уточнил Леонард и перехватил винтовку удобней.
— Так, — ответил собеседник.
— Кривого Панаса або того, который на Усекновение главы в нужник провалылся?
— Та кривого же! Коло колодязя била хата.
— Цо, батьки твои живы ще? Хозяйство е? — поинтересовался Леонард, — то смотрю по сегодняшним временам, без хозяйства зовсим туго приходится.
— А то! — заверил противник. — Тилькы козу купылы. Опять же курочки в них.
— А дид твой как?
— Досить вже! — хрипло взмолился кто-то невидимый, — Так усих батьков переберетэ!
— Так я- то причем, жесли у Петро родня большая? — начал оправдываться пан Штычка, — на войне не каждый день земелю встретишь, так ведь?
— Так, — хмуро подтвердил противник. — Або досить, вже. Холодно. Давайте вже стреляти. Та до дому возвернемся.
— Да чекай ты! — перебил его земляк отставного флейтиста, — Штычка! Тут цо робишь?
— Вывьядывачу, — ответил Леонард, — Разведка с польского потягу мы, натимчас як стжлелам! Там у пана ротмистра две пушки, едят меня муравьи! Кааак дадут!
— Разведчики? Тю, скаженый, так мы ж союзники! До вас идемо, у Варшаву. Перший сичевой курень мгновенной смерти, розумиешь? Чо ты, дурне, ранийше мовчав?
— А ты запытывал? — пан Штычка с облегчением вздохнул и опустил винтовку. Встреча так и не стала настоящим боем, в котором у них с Пшибылом было ровно никаких шансов. Стрелять никто не собирался, а это значило, что можно пожить еще. Не умереть прямо здесь, всеми забытым. Это радовало, потому что человек на войне всегда живет настоящим и никогда будущим. Потому как настоящее всегда радует, если ты жив и здоров, а будущее пугает, несмотря на тишину и покой. Что там было, в будущем, не знал никто.
Услыхав, что вокруг вовсе не противник огромный санитар, до этого момента лежавший неподвижно зашевелился и издал слабый стон.
— Курить есть, братцы? — глухо поинтересовался он на всякий случай. Хитрый Пшибыл опасался за кисет, который лежал у него в кармане.
— Нет, — ответил кто-то и кухарь понял, что попал к своим.
Из-за сосен начали осторожно показываться фигуры в новеньких шинелях. Снаряжены сичевики были превосходно. На голове у каждого Адриан, теплые варежки с отдельным указательным пальцем, черные кожаные подсумки и ранцы за спинами. На их фоне Леонард с санитаром казались оборванцами, упавшими в навозную кучу.
— Пан Штычка! — позвал один из стрельцов, лопоухий и маленький. — То я, Петро!
— Петька, хватит лясы точить, — оборвал его хмурый солдат с двумя звездами на петлицах, означающими, что он был гуртовым, — зараз пидемо до начальства, доложим, чо союзников знайшлы.
Героических разведчиков окружили, с любопытством разглядывая грязные тряпки в которые те кутались. Присев на корточки, один из стрельцов даже потрогал кривую винтовку Пшибыла, нелепо валяющуюся в снегу.
— Нешто такой зброей воевать можливо? — поинтересовался он.
— То секретность большая. Новейшее средство, братец, — объяяснил музыкант, помогая кряхтящему повару подняться из канавы. — Ту зброю не каждому выдают, на раз врага валит. Тильки попасть надо.
Огромный санитар испугано оглядывался, но к его облегчению, взятые наизготовку винтовки были закинуты за спины.
— Повертаемося, швыдчей, хлопци! — гаркнул гуртовый, — Швыдче, я казав!
Повертев рукой над головой, он двинулся назад. Повинуясь команде, остальные тоже потянулись к выходу из леса. Пока остальные гоготали над кривым Лебелем Пшибыла, словоохотливый Петро, топавший рядом с Леонардом, выспрашивал у него, как он тут оказался. И открыв рот, выслушал историю о том, как сиятельный Тур-Ходецкий отправлял их в разведку. По словам отставного пехотинца, его благородие, нежно обнял каждого и даже пустил слезу, а отец Крысик пообещал причислить к лику святых.
— Прямо так! Осенил крестным знаменем и сказал, канонизируем зараз вас, святые герои, будете на небесах, кланяйтесь от меня, передавайте приветы, — сообщил Леонард, глядя в широко открытые наивные глаза. — А жесли вернемся, обещал поминать на святых Фелицитату и Перпетую каждый год.
Всю эту ересь он нес совершенно серьезно, зачем-то сообщив, что ксендз обещал подарить каждому по паре петушков и куриц из собственного стада. Лопоухий собеседник со знанием дела изрек, что главное об этом не забыть, потому что куры по сегодняшним временам большая редкость. А хорошую курицу еще надо знать.
— Тильки гузно у курочки надо помацать, не то може подсунуть тебе негодную.
В ответ на дельный совет Леонард сказал, что обязательно пощупает. Так они развлекались, пока не выбрались к железнодорожной насыпи, на которой дымил паровоз с прицепленными к нему вагонами. Роскошным пульманом, парой третьего класса и четырьмя теплушками. Пульмановский салонный вагон, окрашенный в желто- голубой, ярко выделялся на фоне остального состава.
— Хорошее дело, — одобрил нелепый выбор цвета отставной флейтист, — по военному времени совсем нужное. У нас под Режицей в батальоне, один прапорщик тоже за спиртом полез в медпалатку. Что-то протереть ему ночью понадобилось срочно. Толи чирей, толи еще что. Только было темно, все он поперепутал и не протер, а вовсе выпил с пузырька какого-то. Так тоже сверху стал синим, а остальное пожелтело. Его потом в атаку не пускали. Якшо герман его видел, так и начинал с пятидюймовок грузить со
