ли нам будет Аляска!
Муравьев далее сообщал, что более чем готов выполнить пожелание Николая Павловича и оставляет в его полное ведение пароход «Америка», который прибудет снова в ближайшее время в Печели, снабдившись всем необходимым в портах Японии.
Рыцарский, благородный поступок, казалось бы. А ведь от себя отрываешь. Это единственный пароход, пригодный для движения дипломатов по тихоокеанским портам, удобный, сильный. Само судно прекрасно, новая хорошая машина, отборная команда и офицеры. Казакевич сам заказал его в Америке и так назвал корабль. Путятин плавал на нем почти два года в Гонконг, Шанхай, Макао, подымался на нем по мелкой реке, в которую мы сейчас и войти не решаемся. А Евфимий Васильевич доходил до Тяньцзиня и еще прежнего американского посла Рида брал с собой.
Но Муравьев на «Америке» в реку не пойдет, да она и загорожена. Не принято ломиться к людям, если ворота на запор заперты…
Янки приходили в те годы с малыми силами. Сейчас другой посол. Они подвели этакую мощь, махину «Поухатан» со своим поворотным орудием, хоть на кого страх наведет. И целый флот разных судов, тщательно подобранных, от больших до малых, с малой осадкой для входа в илистые, порожистые реки с перекатами. Сплошные мели, сама река ходит, меняя русла, то сливается с Хуанхэ, то разъединяется. Хуанхэ — горе Китая — впадает в Китайское море.
Вард в наших услугах пока не нуждается, сам оказал нам. Я же за него хлопочу, чтобы побыстрей пустили его в Пекин, как обещано. Вард напуган, не будет ли ему такого же отказа, как Брюсу и французам. Но пока китайцы по звездному флоту не палят, если суда заходят в Хуанхэ. Отказа нет, но и согласия нет. Уж тут я за него похлопочу. Так удобней и себя иметь в виду.
«Теперь на „Америке“ я, — подумал Муравьев. — Затем на этот же пароход поднимется наш новый посол Николай Павлович! Дай Бог!»
Муравьев сообщал также, что к весне в эти моря из Кронштадта прибудет эскадра винтовых кораблей под командованием контр-адмирала Лихачева[58]. Об этом Николай Павлович уже был уведомлен еще до выезда в Китай. Эскадра Лихачева посетит залив Печели.
Письмо доставит в Пекин Сибирцев.
— Алексей Николаевич, вы поедете к послу Игнатьеву в столицу Китая.
Сибирцев выслушал с невозмутимым спокойствием. Игнатьев в Пекине! Отлично! Пусть все возьмет в свои руки.
— С картами Будогосского вам собираться в Пекин. Алексей Николаевич, с вами и Шишмарев. — повторил Муравьев.
Шишмарев — молодой, опытный дипломат, переводчик с китайского и монгольского. Он переводил в Айгуне, составлял бумаги к переговорам и документы. Придан был экспедиции Будогосского с расчетом, что придется работать вместе с маньчжурскими чиновниками и топографами, и тут точность перевода документов и мнений необходима. Ждали маньчжур, но не дождались. Будогосский не теснил Шишмарева, всю дорогу обходился с ним без придирок. Но постоянной работы у образованного дипломата не было. Константин Федорович сказал про него, что не ждал, что чиновник так умело приспособится к тяжелым условиям экспедиции.
Шишмарев называл его «Будоговский», и Константин Федорович, кажется, это терпел.
— Вы через Пекин и Монголию прямо в Петербург. Вы не удивлены?
— Я ждал этого.
— Почему?
— Как только я увидел «Поухатан», я почувствовал, что скоро… Скоро буду дома… И увижу…
— Вот я и решил убрать вас с глаз долой за ваш космополитизм. Мне временами неловко бывает, что вас, офицера императорского флота, встречают, как брата, всякие личности из всех стран.
— Глубоко благодарю вас за лестный отзыв. — улыбнулся в ответ Алексей.
Муравьев смеялся редко. Да и настроение его и положение были «хуже губернаторского». Ничто не лезло ни в какие ворота. Но тут он расхохотался, впервые со встречи в проливе Босфор во Владивостоке. А то все он озабочен, все думает, ходит нервно, лица на нем нет, гложет его что-то. Сибирцев задумался: «Что ему покоя не дает? Англичане, китайцы, Петербург, японцы? Хорошего ему ждать неоткуда. Но мы ведь не сидели сложа руки и лезли для него из кожи вон».
— Вы меня компрометируете, и я вас убираю. В Петербурге останетесь в моем распоряжении. Вот вам письмо к великому князю Константину Николаевичу. Если его нет в столице, выезжайте в Англию, он должен быть там, — напутствовал Муравьев.
Сибирцев уезжал в Пекин. А потом в Петербург к жене, к Энн, милой Анне Ивановне, как теперь называли ее в нашем отечестве, к Анюте, как звала ее мама. Алексей думал, что в Китай попал после того, как ему тысячу раз отказывали в этом, после того, как интерес уже пропал. И теперь он сыт по горло китайскими впечатлениями.
Алексей уже знал, что после скандала в Лондоне Игнатьев был отозван и до Китая был послан государем в Хиву настоять на заключении договора, но был схвачен там, и хан посадил его в тюрьму. Но в почетную и чистую. И все же Николай Павлович уловчился, сидя в тюрьме, подписать договор о дружбе и мире России с соседним Бухарским ханством.
После этого хивинский хан руки опустил от удивления. Не желая войны с Бухарой, он отпустил Игнатьева с честью.
— Перед отъездом в Хиву я проходил обучение джигитовке, — рассказывал он Сибирцеву. — Меня учили донцы, казаки, их лучшие джигиты моего возраста, даже моложе. Молодые люди не хуже ингушей и черкесов. Вот говорят, что русский народ угнетен. Нет, он ленив, неумел, но не уничтожен. Посмотрим болгар, румын. Вот угнетение, оскорбление духа.
Игнатьев сказал, что обжился в Пекине, но сидя в плену в Хиве у хана, он чувствовал себя лучше, чем здесь, живя в помещении русской православной миссии за оградой. За красной стеной целый городок красных домов: церковь, школа для китайских детей, домики для маньчжурского пристава, дома для членов миссии, особняк для архимандрита, почти такой же отведен Игнатьеву. Здесь он как в маленьком русском ореоле, среди дворцов, полей и сельских пейзажей китайской территории. Сибирцеву он обрадовался, признал в нем сразу своего, близкого по интересам и по возрасту. Генерал-полковник Игнатьев по-своему очень эффектен.
За его плечами пажеский корпус, служба в Кавалергардском полку. Б двадцать семь лет генерал, богатырь, бел, чист лицом, аристократ до мозга костей. Смеясь, сказал, что попы для него хуже китайцев, что каждое утро ему приходится отстаивать обедню в церкви, которую служит архимандрит. Он для него старается как для посла и генерала.
— А я, как посол России и православный чин, стараюсь для архимандрита, выстаиваю обедни и молюсь истово, дорогой Алексей Николаевич, чтобы видна была моя
