суда, все побывали у себя дома… Скажу вам, это дорогой мне корабль. Сколько прекрасных воспоминаний!
Пегрейм на приеме сидел рядом с Сибирцевым и не понимал по-русски, лишь угадывал смысл речи Алексея, обращенной к своему генералу и послу, и тронутый до глубины души ласково чуть-чуть похлопывал его по спине. Но это незаметно и против всех понятий о чести мундира и о дипломатическом этикете.
А на палубе матросы, как равному, кивали и улыбались Алексею.
— Морякам «Поухатана» мы обязаны своим спасением в Японии от голода и гибели.
— Каково мне было слышать, что они ждали, что вы за эти годы побываете у лейтенанта Пегрейма в Южной Каролине. Откуда такое знакомство? Что за дружба с их офицерами? Какое панибратство с нижними чинами, как будто они вам ровня! Неужели вы водили с ними компанию?
— Так и было. Николай Николаевич. Американцы вне службы просты с матросами, у них по-приятельски. Это наши личные друзья. Что бы вы желали, Николай Николаевич?
— У нас это есть в кавказской армии, где офицеры и солдаты вместе, где солдаты и офицеры вечно вместе перед лицом смерти. Меня этой демократией не удивить. У нас в России все есть, но я впервые вижу что-то подобное в иностранном флоте.
— А вы и были впервые на республиканском корабле американцев. Вы же любите королей и… императрицу Евгению…
— Хорошо, что матросы вас по плечу не хлопали. Вы с ними не шутите. А что до простоты обращения офицеров, то это у них скоро вытравят.
— Я не смею отворачиваться от… друзей.
— А что же я для вас? Я сидел на приеме в мою честь и молчал. Мы с Бардом были как ненужные за столом, где шла ваша беседа. Меня вы предадите, если придется выбирать: я или янки?
— Вы, конечно, Николай Николаевич. — чуть не засмеялся Алексей Николаевич.
Муравьеву было смешно и грустно.
— Я лично пока им ничем не обязан, кроме постройки у себя на верфях за большие деньги моего парохода, который их же привел в восторг. Вот вы русский, не подумали и сболтнули, что поедете в Южную Каролину, а они ждали, и он и его сестры желали с вами познакомиться. Как черт вас дернул за язык, да еще было это в царствование Николая I. Да кто вас пустит в Южную Каролину? А если бы… Что вспоминать!
— А почему вы думаете, Николай Николаевич, что я сболтнул не подумавши? Еще посмотрим, Николай Николаевич, что будет у нас с Америкой, бабушка надвое сказала. А вы должны на моем примере видеть, что самый обыкновенный офицер и вообще рядовой человек может понимать то, что еще не пришло в голову дипломатам и не постигнуто правительствами, где монополия на умные решения, повлиять на перемену к лучшему в отношениях великих держав, может исполнять более сложное и разнообразное, чем то, что ему поручено. Если мы сами с ними не сблизимся, боясь нашей администрации… Да что там…
— Вы не только с офицерами! Вы, оказывается, и с их банкирами сдружились. У них плавучие крепости доставили спекулянтов в Японию. А вы? Как вы, Алексей Николаевич, связались с торгашами?
— Не просто с торгашами, Николай Николаевич. С торгашами, но и с банкирами, с сенаторами. Сайлес — это освободитель наш. Обещание Сайлеса поддержать революционное движение в России у нас на Дальнем Востоке! Но у нас царь — освободитель.
Сайлес был в ударе, когда Алексей Николаевич снова его встретил после почти трех лет перерыва.
— Ну, сэр Алекс, вы построили, наконец, свой город на Posyete? — спрашивал банкир у Алексея Николаевича. — Что нет? Что нет? Сколько можно тянуть? Стоять у богатства и лениво смотреть и ждать, что решит ваша администрация в Петербурге? Вы уже начали его строить, я слышал? Да? Да или нет? Ведь я спрашиваю не впустую. You see? Я открою у вас отделение банка, дам кредиты всем, кто окажется человеком дела! Не хотите меня? Ах, что проверять, мы всегда были друзьями! Я дам вам надежного банкира из Швейцарии или Швеции. Он сделает все! Он сделает… Он примет ваше подданство. Вы, Алекс, сам человек дела и спекуляций! Он вдохнет душу в нищие, но крепкие местные силы и в неглупых авантюристов. Споется с иркутскими тузами! Он станет гордостью русских финансистов и столпом российского императора. Он поддержит могущество России. Скажу больше. Он даст деньги на революционное движение против самодержавия. И вы будете довольны, Алексей Николаевич! Как Ротшильд помогал революционному движению в России и помогает Герцену, так поступлю и я на Дальнем Востоке. Только нужны люди, кто будет работать. Где они? Вы все еще не пускаете их никуда? Они все еще крепостные? Вы сумасшедшие! Я видел ваших много! Держать в крепостном состоянии и неграмотности такой ловкий и переимчивый народ! Кто сказал, что русские ленивы! Это вы у Янкеля спросите, ленив ли мужик ваш, а не у лондонских просветителей Руси, которые ее боятся «как черт ладана». Такая у вас пословица?
Глава 11
ОТ КИТАЙСКОГО МОРЯ ДО ПЕТЕРБУРГА
«Милостивый государь Николай Павлович, — начал Николай Николаевич свое письмо Игнатьеву в Пекин. — Ваше письмо, в котором Вы сообщаете… мною получено…»
О, ему там, видно, не сладко было все это время. Брюс, конечно, будет уверен, — тем более, если узнает, что Игнатьев в Пекине, то непременно решит, что русский посол не мог не принять тут участия в разгроме английской эскадры, он, мол, всем командовал и распоряжался.
А что скажет Элгин? Бот кто волком на нас глядит! Что будет, когда узнают в Лондоне?
Муравьев вернулся к письму. Он сообщал о том, что сделано в эту навигацию в Приморье, и про Будогосского, и что до поздней осени там, в гаванях, останутся наши военные суда. С открытием будущей навигации лучшие гавани: Владивосток и Новогородская, которые вы увидите на картах Будогосского, будут заняты нашими постами. Они все одинаково важны.
Муравьев рекомендует Варда и просит содействовать ему во всем. «Я со своей стороны послал клипер „Джигит“ в Шанхай с адьютантом Варда для доставки американских депеш оттуда в Вашингтон. Окажите и Вы, милостивый государь, этому господину содействие и внимание, какие найдете возможным по вашему усмотрению».
Николай Павлович поймет, что если я дал американцам свой клипер для доставки их бумаг в Шанхай, то Вард готов подписаться от имени США, что Приморье необходимо России. О чем он сам и сказал. Это рука, протянутая нам… Теперь можно подумать, хороша
