100 %, а количество рожденных – 0 особей. При этом мыши, общество которых довольно быстро оказывается на грани вымирания, по-прежнему практиковали однополые контакты, каннибализм, девиантное поведение, неконтролируемую агрессию – и все это в условиях избытка жизненно необходимых ресурсов. Через 1780 дней после начала эксперимента умер последний обитатель «мышиного рая».
Прогнозируя такой исход событий заранее, за некоторое время до окончания проекта Кэлхун решил сделать повтор эксперимента и извлек из «мышиного рая» несколько пар мышей. Он пересадил их в аналогичный пустой куб, где воссоздал прежние райские условия. Каково же было удивление исследователей, когда они поняли, что девиантное поведение мышей, сформировавшееся в ходе эксперимента, не трансформируется в нормальное и в условиях минимальной населенности. Даже после отселения в другой резервуар мыши продолжили вести себя неадекватно, демонстрируя полную неспособность к размножению и нормальной жизни.
По итогам эксперимента «Вселенная-25» Джон Кэлхун отмечал, что любое общество существует, пока возможна конкуренция одних членов с другими членами сообщества, поиск своего места, роли, предназначения в жизни, или хотя бы социальной ниши. Если же преуспеть ни в чем не получается, жизнь теряет смысл. Это и произошло с мышами, которые в условиях, когда «нечего больше хотеть», отказались от сложных поведенческих паттернов. Ухаживание за самкой, размножение и забота о потомстве, защита территории и мышиной «семьи», участие в социальных иерархических группах потеряли для них всякий смысл в условиях, когда старые самцы жили (по мышиным меркам) слишком долго и не торопились освобождать свое место представителям следующего поколения. В условиях неограниченного количества пищи и отсутствия риска любого внешнего вмешательства даже защищаться мышам было не от кого – опасность грозила им лишь от самих себя. В итоге обитатели «мышиного рая» деградировали очень быстро, оставив за собой лишь примитивные функции – есть, пить, спать, ухаживать за своим внешним видом.
Конечно, весь этот эксперимент – лишь красивая аналогия. И нет оснований предполагать, что люди, почувствовав «пределы роста», должны начать вести себя так же, как и мыши из эксперимента Джона Кэлхуна. Но все тренды указывают на то, что «золотой век» цивилизации остался позади и для человечества в основной своей массе наступают нелегкие времена. И, возможно, будущее будет совсем не таким «светлым», каким мы его себе представляли еще совсем недавно. Конечно, в разных странах мира это будет чувствоваться по-разному, и скорость происходящих эволюционных процессов в разных регионах мира тоже будет различной: в Китае или Индии – быстрее, а, например, в Швеции – медленнее. Но неспроста среди граждан развитых стран заранее все больше распространяется чувство стыда: стыдно покупать ненужную одежду, стыдно летать самолетами, стыдно ездить на неэкологичных автомобилях. В общем, стыдно слишком много потреблять.
Кстати, в СМИ уже сейчас время от времени можно увидеть агитацию за изменение рациона человеческого питания – например, призывы к употреблению в пищу альтернативных белков. В наши дни уже более двух миллиардов человек используют насекомых в качестве пищи, и таких людей на планете в ближайшие годы будет становиться все больше. По подсчетам владельцев насекомоводческих ферм, на одном квадратном метре можно в очень сжатые сроки произвести 3 килограмма питательного белка из насекомых с себестоимостью многократно ниже, чем «традиционная» пища – натуральное мясо, молоко или рыба. Наряду с бактериями, грибами и микроводорослями насекомые считаются наиболее перспективными источниками альтернативных белков. В муке из саранчи, между прочим, содержится в два раза больше белка, чем в говядине. И, в сущности, многим людям безразлично, чем была их еда в прошлом – саранчой, стрекозой или богомолом, ведь ресурсы планеты не бесконечны.
Возможно, «традиционная» еда через пару десятков лет может стать доступной только нескольким сотням миллионов жителей, прежде всего, наиболее богатых стран. Впрочем, в беднейших странах мира проблемы с едой и даже чистой водой, пригодной для питья, возникают и в наше время.
Что еще может измениться в будущем, по сравнению со стабильным «капиталистическим» настоящим потребительского общества? Давайте немного пофантазируем в жанре антиутопии (в котором написана вся эта книга).
Начнем с того, что деньги (богатство) для большинства людей не будут играть в будущем решающей роли, поскольку значение государства как единого «регуляторно-распределяющего» механизма в достигшем пределов роста мире резко возрастет. Даже в современном мире богатство – это в некотором роде лишь строчка в банковском файле. В будущем же, вполне возможно, государство сможет одарить или лишить человека состояния всего лишь «нажатием одной кнопки мыши» или, например, изменением записи в едином реестре. Это произойдет хотя бы потому, что в мире ограничения потребления свобода распоряжаться своим состоянием может стать, так сказать, несколько условной, в том числе ради «выживания цивилизации». И действительно: если стыдно потреблять лишнее, еще более должно быть стыдно за то, что человек неправильно распоряжается богатством или иными принадлежащими ему ресурсами. Или, например, за то, что ведет слишком роскошный образ жизни.
Зато роль датакратической «властно-технологической» элиты может в этих условиях стать абсолютной. Государство и «цифровые» гигакорпорации, платформы и агрегаторы, похоже, претендуют на то, чтобы стать всевластными. Вспомните откровения датского министра Иды Аукен про общество будущего (глава 5): «…Мне ничего не принадлежит… Отслеживается каждый мой шаг. Я знаю, что где-то записывается все, что я делаю, о чем думаю и о чем мечтаю. Надеюсь, никто не станет использовать эти данные против меня».
Наверное, не будет. Разве что только в крайнем случае. Но цена слова и, тем более «поведенческой» ошибки многократно возрастет: ведь о любом человеке будет известно все до мелочей, буквально вся история его жизни. Это и даст датакратии не сравнимые ни с одной из прошлых эпох возможности по контролю и управлению любым обществом, которое, при условии эффективного использования новейших социальных и медиатехнологий в основной своей массе станет более монолитным и, в какой-то мере, «стандартизированным» или даже «роботизированным».
Это будет общество, которое в основной своей массе будет состоять из безработных иждивенцев – ведь спроса на массовый труд не будет, а, если человек не работает, значит, он не может платить налоги. И велика вероятность, что, к огромному разочарованию гуманистов, это приведет к снижению ценности человеческой жизни, даже в развитых странах.
Избирательные механизмы могут уйти в прошлое либо стать откровенно декоративными. Зачем они нужны, если выбирать некого и незачем? Изменить ничего нельзя, алгоритмы все просчитают наперед и организуют наилучшим, с точки зрения создателя или регулятора этих алгоритмов, образом. «Социальных лифтов» не останется в принципе, поскольку нейросети будут постепенно вытеснять человека из всех отраслей, да и
