даже глазам своим не верят: она ли это?
Устинья Семеновна смело проходит вперед, садится, молчаливая и гордая, на стул, не обращая внимания на шепоток изумления, прокатившийся среди собравшихся. Она внимательно слушает беседу, которую ведет Вера, невозмутимо спокойно сидит, когда женщины начинают задавать вопросы.
— А в нашем поселке есть сектанты? — интересуется молодая женщина, пришедшая на беседу впервые.
— Есть… Аграфена Лыжина была, дочь ее Луша, Танчук, их сосед, да и… Пожалуй, лучше об этом скажет Устинья Семеновна, — неожиданно говорит она, обращаясь к Пименовой: надо же втянуть ту в разговор, выяснить, зачем пришла эта старуха. — Ведь вам известно это, Устинья Семеновна? Вы, человек верующий, в церкви бываете, а они, сектанты, ни крестов, ни церквей, ни священников не признают. Так что, получается, вроде ваши противники, эти сектанты.
— Сном-духом не знаю, о чем ты разговариваешь, барышня, — скупо роняет Устинья Семеновна. — Ихнее дело — пусть сами ответ за себя держат. У меня икона своя, еще от бабушки моей осталась, в церковь хожу и не хожу, чего мне до других-то?
Вера не отступает:
— В церковь-то каждый день ходите…
— А это, милая, мое дело, — перебивает ее Устинья Семеновна. — Я ведь тебе не указываю, коль вижу тебя вечерком в поселке сегодня с комитетчиком из комсомола, обнимаешься с ним, завтра — с каким-то белобрысым, послезавтра — с Андрюшкой вот, — указывает она на Макурина. — А того не подумаешь, что из-за тебя этот черт-то и семью бросил, ссоры да передряги кажинный день. Не стыдно тебе, милая? Аль у вас уж так на шахте-то заведено?
Ошеломленно замирает Вера. Сойченко и Андрей переглядываются. Десятки пар глаз устремляются к лекторше.
— Как вам не стыдно лгать на старости-то лет! — опомнившись, краснеет Вера. — Ни у ваших, ни у каких других ворот я ни с кем не стояла, не прогуливалась. А Андрей… Может быть, и заметно, что я к нему отношусь хорошо, но это совсем не то, что вы думаете.
— Ишь ты, правда-то глаза колет. «Совсем не то, что вы думаете». А почем знаешь, что я думаю… Небось, выведу я вас на чистую воду с этим иродом, не будете путаться-то под видом собраннее разных. Аль не жалко тебе Любку-то, слезьми ведь она через тебя уливается. Сойченко шагает к столу.
— Ладно, мамаша, разберемся с этим сами. Еще какие вопросы к лектору есть?
Он уже догадался, зачем пришла сюда эта хитрая старуха. Решила опозорить и Веру, и Андрея, стушевать ложью их авторитет у женщин. И причину выискала убедительную, старая. Всем ведь здесь известно, что ушел Андрей от Пименовых. А вот — почему? Может быть, действительно из-за Веры? Хитро придумано. Их же часто в последнее время видят здесь вместе.
— Чевой-то ты мне рот-то закрываешь? — негодует Устинья Семеновна. — Я и на тебя управу найду, все исполкомы да горкомы пройду, а добьюсь правды-то.
Сойченко устало усмехается: какова старуха! Со стороны можно подумать, что и впрямь за правду борется эта хитрая бестия. Такая и действительно пойдет в исполком горсовета, в область поедет, десятки людей оторвет от нужной работы, им ведь там неясно, правду или ложь говорит она…
— Хорошо, Устинья Семеновна, — машет рукой Сойченко. — Зайду я к вам на днях, с вами, да и с дочерью поговорю, кто виноват — Андрей Макурин или кто из вас. Надо на всей этой истории ставить точку.
Пименова настороженно вскидывает глаза, смотрит мгновение на Сойченко, потом молча встает и идет, гордая, с презрительной усмешкой, к дверям.
Хмуро лицо Андрея. Да, прав он был, не согласившись с Любашей снова идти жить к Пименовым. Пожалуй, мало что изменилось там с тех пор, как ушел он. Даже дальше пошла старуха — начинает действовать против него и вне дома. Эх, Люба, Люба… Неужели ты не понимаешь, что мать твоя осталась такой же… И впереди не мир и покой, а ад кромешный.
28
В первый вечер Андрей шел к Татьяне Ивановне безо всякого энтузиазма, считая, что есть в идее проведения таких лекций что-то несерьезное, формальное. Но чем дальше, тем больше замечал, с каким любопытством атакуют улыбающегося Леню Кораблева женщины, собравшиеся в просторном доме Челпановой.
— Вы что же, считаете, что Христос сначала создал землю, а потом уже свет? — весело спрашивает Валентина, и женщины оглядываются на нее: смелые вопросы стала задавать она.
— Не я считаю, — щурится Леня, — а библия. В первой главе «Бытие» можете это прочитать. Всеведущий бог, оказывается, не все знает. Он сначала создает свет, а потом лишь убеждается, что «это хорошо».
Дружно улыбаются женщины. Лишь двое-трое из новеньких настороженно прислушиваются и приглядываются к соседям.
А Андрей с уважением смотрит на Веру, задумчиво сидящую рядом с Татьяной Ивановной. Сам неожиданно представляет, что не только здесь, но и еще где-то в городе, а может быть, в сельской избушке, и не в одной, а в самых разных на земле в этот момент также собрались люди, беседуют о том, что волнует их, и в каждой группе есть своя Вера — притихшая сейчас, скромная и незаметная.
«Хороший человек, — с внезапной теплотой думает он, украдкой разглядывая Веру. — Такие вот и не дают застояться жизни, будоражат, расшевеливают людей, даже не задумываясь о том, что это — их замечательное призвание…»
В следующий раз он уже идет собирать людей на лекцию с охотой.
Твердо знает Андрей: среди этих женщин, собиравшихся вечерами у Татьяны Ивановны, живет Любаша, и кто знает: не случиться ли что-то необычное, и это необычное сблизит их, и теперь уже — накрепко.
И радостно дрогнул, когда на одной из лекций увидел Любашу.
Обязан он этим Татьяне Ивановне. Она сама приходит к Пименовым и напоминает Любаше о письме в горисполком.
— Давай сейчас и сочиним его, а как народ соберется на лекции — зачитаем… Айда к нам…
— Неудобно, Татьяна Ивановна, — смущенно возражает Любаша. — Совсем недавно похоронили Лушу, а тут опять за этого Танчука примутся. Снова шум поднимется…
— А удобно сектантам позволять калечить ребят? — вспыхивает Татьяна Ивановна, недобро посмотрев на Любашу. — Ты думаешь, мне интересно, когда они вслед за своими и моих ребят в секту заманят?
Пожав плечами, молча отводит взгляд Любаша. Она явно в затруднении. И идти надо, с сектантами нечего волыниться, и мать ни за что не отпустит, когда узнает, куда идут. В окно видно, как настороженно посматривает она от сарая, где кормит свиней, в сторону крыльца. Странно, почему не остановила Татьяну Ивановну. Догадывается, конечно, что неспроста пришла к дочери гостья.
— Идемте! — решительно кивает Любаша,
