За столом сидело человек тридцать и всеоживленно беседовали, причем естественно, что разговор шел по преимуществумежду ближайшими соседями. Супруги Миглз и их дочь, сидевшая между ними,занимали крайние места по одну сторону стола; их визави были мистер Кленнэм,высокий француз с бородой и волосами цвета воронова крыла, в чьем облике былонечто мрачное и устрашающее, даже демоническое (впрочем, на поверку он оказалсякротчайшим из людей), и красивая молодая дама, англичанка, от надменноговзгляда которой, казалось, ничто не могло укрыться; она путешествовала водиночестве и то ли намеренно сторонилась других пассажиров, то ли другиепассажиры сторонились ее — никто не мог бы сказать с уверенностью, кроме развеее самой. Прочее общество являло собой обычную в таких случаях смесь.Путешествующие по деловым надобностям и путешествующие для удовольствия;военные из Индии, едущие в отпуск; негоцианты из Греции и Турции; англиканскийсвященник в одежде, похожей на смирительную рубашку, совершающий свадебное путешествиес молодой женой; семейство английских патрициев, состоящее из величественныхпапеньки с маменькой и трех недозрелых дочек, которые ведут путевой дневник напагубу ближним; еще одна английская мамаша, старая и тугоухая, но неутомимаяпутешественница, а при ней вполне, даже чересчур зрелая дочка, прилежносрисовывающая в свой альбом пейзажи всех пяти частей света в надеждекогда-нибудь дорисоваться до замужества.
Замкнутая англичанка подхватила последнеезамечание мистера Миглза.
— Так, по-вашему, для арестанта возможнозабыть свою тюрьму? — спросила она веско и с расстановкой.
— Это лишь мое предположение, мисс Уэйд. Немогу утверждать, что мне во всех тонкостях знакомы чувства арестанта. Я,признаться, попал под арест впервые в жизни.
— Мадемуазель сомневается, что забывать таклегко? — вставил француз на своем родном языке.
— Сомневаюсь.
Бэби пришлось перевести сказанное мистеруМиглзу, который никогда и ни при каких обстоятельствах не усваивал ни единогослова из языка страны, по которой путешествовал.
— Вот как! — сказал он. — Ай-я-яй! Это оченьжаль!
— Что я не легковерна? — спросила мисс Уэйд.
— Нет, не то. Вы меня неправильно поняли.Жаль, когда человек не верит, что зло можно забыть.
— Жизненный опыт, — спокойно возразила миссУэйд, — поправил некоторые мои представления, основанные на вере. Говорят, этов природе человека — с годами становиться умнее.
— Ну, ну! А быть злопамятным — тоже в природечеловека? — добродушно осведомился мистер Миглз.
— Я знаю одно: если бы мне пришлось томиться истрадать в неволе, я на всю жизнь возненавидела бы место своего заточения, мнехотелось бы сжечь его, снести с лица земли.
— Крепко сказано, сэр? — заметил мистер Миглзфранцузу; кроме всего прочего, мистер Миглз имел обыкновение обращаться к лицамлюбой национальности на английском языке, в блаженной уверенности, что все ониобязаны каким-то таинственным образом понимать его. — Наша прекрасная спутницадовольно решительна в своих стремлениях, вы не находите?
Француз вежливо откликнулся: «Plait il?»[10] —что мистер Миглз счел вполне удовлетворительным ответом и заключил, оченьдовольный:
— Вот именно. Я того же мнения.
Завтрак явно затягивался, и мистер Миглзобратился к присутствующим с речью. Для застольной речи она была довольнократкой, разумной и задушевной. Ее содержание сводилось к тому, что, дескать,случай свел их всех вместе, и прожили они дружно и весело, а теперь импредстоит разъехаться в разные стороны и едва ли когда-нибудь они еще соберутсявсе вместе, а потому не пора ли им пожелать друг другу счастливого пути и всемстолом выпить за это шампанского на прощанье? Так и было сделано, и последолгих перекрестных рукопожатий вчерашние спутники расстались навсегда.
Одинокая дама за все время не сказала большени слова. Она встала из-за стола вместе со всеми, но тут же отошла в дальнийугол залы и, усевшись на диванчик в оконной нише, как будто залюбовалась игройсеребряных отсветов воды на планках жалюзи. Она сидела спиной ко всем прочим взале, словно хотела подчеркнуть свое намеренное и гордое уединение. Но, каквсегда, трудно было бы с уверенностью сказать, она ли избегает других илидругие ее избегают.
От того, что она сидела в тени, лицо ее былословно окутано темной вуалью, и это как нельзя более шло к характеру еекрасоты. Изогнутые черные брови оттеняли лоб, обрамленный черными волосами, икаждому, кто глядел на это холодное и презрительное лицо, невольно хотелосьпредставить его себе с иным, изменившимся выражением. Казалось почтиневозможным, чтобы на нем вдруг появилась добрая, ласковая улыбка. Казалось,оно лишь может нахмуриться гневно или вызывающе, и почему-то именно такойперемены ждал каждый внимательный наблюдатель. Деланные, искусственныевыражения были чужды этому лицу. Его нельзя было назвать открытым, но и фальшив нем не было. «Я верю только в себя и полагаюсь только на себя; ваше мнениедля меня ничего не значит; вы меня не интересуете, не трогаете, я смотрю на васи слушаю вас с полным равнодушием», — вот что совершенно явственно читалось наэтом лице. Это говорили гордые глаза, вырезные ноздри, красивый, но плотносжатый и почти жестокий рот. Пусть любые две из этих черт были бы скрыты отнаблюдения — третья достаточно ясно сказала бы то же самое. Пусть бы все лицоспряталось под маской — по одному повороту головы можно было бы угадатьнеукротимую натуру этой женщины.
К оконной нише подошла Бэби (Миглзы и мистерКленнэм были последними, кто еще оставался в зале, и разговор у них только чтошел именно об одинокой путешественнице).
— Мисс Уэйд… — та вскинула на нее глаза, исмутившаяся Бэби с трудом пролепетала свой вопрос: — Вы кого-нибудь… кто-нибудьдолжен вас встретить?
— Меня? Нет.
— Мой отец сейчас посылает на почту, записьмами до востребования. Угодно ли вам, чтобы он наказал посланномусправиться, нет ли писем на ваше имя?
— Поблагодарите вашего отца, но я не ждуникаких писем.
— Мы боимся, — с застенчивым участием сказалаи, присаживаясь рядом, — не будет ли вам тоскливо тут одной, когда мы всеразъедемся.
— Вы очень любезны.
— То есть, разумеется, — поправилась Бэби,чувствуя себя неловко под взглядом мисс Уэйд, — не такое уж мы интересное длявас общество, и не так уж часто вы бывали в нашем обществе, и не так уж мы былиуверены, что оно вам приятно.
