— Повторяю, — сказал Мур. — Если вам здесь ненравится, уходите. Почему бы вам не открыть собственный бар, без автоматов?Думаю, он пользовался бы успехом.
— Пошел ты… Не скажу, куда. — Поэт уставился впустоту. — Впрочем, может быть, я так и сделаю. Открою бар с настоящимиофициантами…
Мур повернулся к нему спиной и стал смотреть на Леоту,танцующую с Корловым. Он был счастлив.
— Люди вступают в Круг по разным причинам, —бормотал Юнгер, — но главная из них — эксгибиционизм. Невозможно устоятьперед призраком бессмертия, который манит тебя из-за кулис на сцену. С каждымгодом людям все труднее привлекать к себе внимание. В науке это почтиневозможно. В девятнадцатом и двадцатом веках удавалось прославиться отдельнымученым, а сейчас — только коллективам. Искусство настолько демократизировалось,что сошло на нет, а куда, спрашивается, исчезли его ценители? Я уж не говорю опростых зрителях…
— Так что нам остался только Круг, — продолжалон. — Взять хотя бы нашу Спящую Красавицу, которая отплясывает с Корловым…
— Что?
— Извини, не хотел тебя разбудить. Я говорю, если бымисс Мэйсон хотела привлечь к себе внимание, ей следовало бы занятьсястриптизом. Вот она и вступила в Круг. Это даже лучше, чем быть кинозвездой, покрайней мере, не надо вкалывать…
— Стриптизом?
— Разновидность фольклора. Раздевание под музыку.
— А, припоминаю.
— Оно тоже давно в прошлом, — вздохнулЮнгер. — И, поскольку мне не может нравиться, как одеваются и раздеваютсясовременные женщины, меня не оставляет чувство, будто со старым миром от насушло что-то светлое и хрупкое.
— Не правда ли, она очаровательна?
— Бесспорно.
Потом они гуляли по холодной ночной Москве. Муру не хотелосьпокидать теплый дворец, но он изрядно выпил и легко поддался на уговоры Юнгера.Кроме того, он опасался, что этот болтун, едва стоящий на ногах, провалится вканализационный люк, опоздает к ракетоплану или вернется побитый.
Они брели по ярко освещенным проспектам и темным переулкам,пока не вышли на площадь, к огромному полуразвалившемуся монументу. Поэт сломална ближайшем кусте веточку и метнул ее в стену.
— Бедняга, — пробормотал он.
— Кто?
— Парень, который там лежит.
— Кто он?
Юнгер свесил голову набок.
— Неужели не знаешь?
— Увы, мое образование оставляет желать лучшего,особенно в области истории. Древний период я мало-мальски…
Юнгер ткнул в сторону мавзолея большим пальцем.
— Здесь лежит благородный Макбет. Король, предательскиубивший своего предшественника, благородного Дункана. И многих других. Сев натрон, он пообещал подданным, что будет милостив к ним. Но славянскийтемперамент явление загадочное. Прославился он, в основном, благодаря своимкрасивым речам, которые переводил поэт Пастернак. Но их давно уже никто нечитает.
Юнгер снова вздохнул и уселся на ступеньку. Мур сел рядом.Он слишком замерз, чтобы обижаться на высокомерный тон подвыпившего поэта.
— В прошлом народы воевали между собой, — сказалЮнгер.
— Знаю, — кивнул Мур. От холода у него нылипальцы. — Когда-то этот город был сожжен Наполеоном.
Юнгер поправил шляпу. Мур обвел взглядом горизонт,изломленный очертаниями причудливых зданий. Тут — ярко освещенная, строгоконструктивная пирамида учреждения, устремленная в заоблачную высь (вот они,последние достижения плановой экономики); там — аквариум с черными зеркаламистен, который днем превратится в агентство с опытным, четко и слаженнодействующим персоналом; а по ту сторону площади — ее юность, полностьювоскрешенная сумраком: блестящие луковицы куполов, нацелившие острия перьев внебо, где среди звезд сверкают опознавательные огни летательных аппаратов.
Мур подул на пальцы и сунул руки в карманы.
— Да, народы воевали между собой, — повторилЮнгер. — Гремела канонада, лилась кровь, гибли люди. Но мы пережили этивремена, и вот, наконец, наступил долгожданный мир. Но заметили мы это далеконе сразу. Мы и сейчас не можем понять, как это получилось. Слишком уж долго,видимо, мы откладывали мир на «потом», забывая о нем, думая совсем о другихвещах. Теперь нам не с кем сражаться — все победили, и все пожинают плодыпобеды. Благо, этих плодов хватает на всех. Их даже больше, чем достаточно, икаждый день появляются новые, все совершеннее, все изысканнее. Кажется, вещипоглощают умы своих создателей…
— Мы все могли бы уйти в лес, — сказал Мур, жалея,что не надел костюм с термостатом на батарейке.
— Мы многое могли бы сделать и, наверное, сделаем. Ауйти в леса, по-моему, просто необходимо.
— Но прежде давай вернемся во Дворец, погреемсянапоследок.
— Почему бы и нет?
Они встали со ступеньки и побрели обратно.
— И все-таки, зачем ты вступил в Круг? Чтобы умереть отностальгии?
— Нет, сынок. — Поэт хлопнул Мура по плечу. —В поисках развлечений.
Через час Мур продрог до костей.
— Гм, гм, — произнес голос. — Через несколькоминут мы приземлимся на острове Оаху, на аэродроме лабораторного комплекса«Аква Майнинг».
Раздался щелчок, и на колени Муру упал страховочный ремень.Мур застегнулся и попросил:
— Прочтите еще раз последнее стихотворение из«Стамески».
— «Грядущее, не будь нетерпеливым.
Пусть не сегодня, но завтра,
Пусть не сейчас, но потом.
Человек — это млекопитающее,
Которое создает монументы.
И не спрашивай меня, для чего».
Он вспомнил Луну, какой ее описывала Леота. Последние сорокчетыре секунды путешествия, ушедшие на высадку, он люто ненавидел Юнгера, дажене зная толком, за что.
Стоя у трапа «Стрелы-9», он следил за приближениеммаленького человека в тропическом костюме, улыбающегося до ушей. Он машинальнопожал протянутую руку.
— Очень рад, — сказал Тенг. — Здесь многоесохранилось с тех далеких дней. Сразу после звонка с Бермуд мы с коллегамисобрались и стали думать, что бы вам показать. — Мур сделал вид, будтознает о звонке. — Ведь что ни говори, мало кому удается побеседовать сосвоим работодателем из далекого прошлого.
