Учится вонзать сосульку в глаз горгульи.
И, говоря откровенно,
Никто не в силах победить себя.
Я вижу ваше рухнувшее небо, исчезнувших богов,
Словно во сне, заполненном дымом
Древних статуй,
Сгорающих дотла.
(…и никогда — вечно-белая зелень.)»
Выдержав десятисекундную паузу, голос продолжал:
— Следующее стихотворение…
— Погодите! — перебил Мур. — Я ничегошенькине понял. Нельзя ли как-нибудь прокомментировать?
— К сожалению, нет. Для этого необходимо болеесовершенное устройство, чем я.
— Повторите, когда и где была выпущена книга.
— В две тысячи шестнадцатом году, в Северо-АмериканскомСоюзе.
— Это действительно последний сборник Юнгера?
— Да. Он — член Круга, поэтому между публикациями егокниг проходит по нескольку десятилетий.
— Читайте дальше.
Машина снова принялась декламировать. Мур почти ничего непонимал, но образы, упрямо ассоциирующиеся со льдом, снегом, холодом и сном,подействовали на воображение.
— Стоп! — остановил он машину. — А есть у васчто-нибудь из его ранних стихов, написанных еще до того, как его приняли вКруг?
— «Невостребованный рай». Сборник впервые опубликован втысяча девятьсот восемьдесят первом, через два года после вступления автора вКруг. Но, согласно предисловию, большинство стихотворений написано довступления.
— Читайте.
Мур сосредоточенно слушал. В ранних стихах Юнгера льда,снега и сна было немного. Совершив это незначительное открытие, Мур пожалплечами. Кресло тотчас изменило конфигурацию, приспосабливаясь к его новойпозе.
В конце концов он решил, что стихи ему не нравятся. Впрочем,он вообще был равнодушен к поэзии.
Машина декламировала стихотворение, которое называлось:«Приют бездомных собак».
— «Сердце — это кладбище дворняг,
Скрывшихся от глаз живодера.
Там любовь покрыта смертью, как глазурью,
И псы сползаются туда околевать…»
Мур улыбнулся, сообразив, где именно родились эти образы. Изстихов Юнгера «Приют бездомных собак» понравился ему больше всего.
— Довольно, — сказал он машине.
Он заказал легкий завтрак и за едой думал о Юнгере. Однаждыони долго беседовали друг с другом. Когда это было?
В две тысячи семнадцатом? Да, в День Освобождения Труда, воДворце Ленина.
Водка там текла рекой… И, словно кровь из рассеченных артерийинопланетных чудовищ, били вверх фонтаны сока — фиолетовые, оранжевые, зеленые,желтые, — подобно зонтикам раскрываясь под сводами дворца. Драгоценностей,сверкавших на гостях, хватило бы, чтобы уплатить выкуп за эмира. УстроительБала, премьер Корлов, похожий на гигантского заиндевелого Деда Мороза, был самогостеприимство. Стены танцевального зала были изготовлены из поляризованногомонокристалла, и окружающий мир то вспыхивал, то гас. «Как реклама», —съязвил Юнгер, который сидел на вращающемся табурете, положив локти на стойкубара. Когда Мур приблизился, Юнгер повернул голову и уставился на него мутнымвзглядом совы-альбиноса.
— Кого я вижу! Это же сам Альбион Мур! — Онпротянул руку. — Кво вадис, черт бы вас побрал?
— Водка с виноградным соком, — обратился Мур кненужному бармену, стоявшему на посту возле миксера. Нажав две кнопки, барменпридвинул бокал к Муру по красному дереву стойки.
— За освобожденный труд, — произнес Мур, салютуяЮнгеру бокалом.
— За это и я выпью. — Поэт наклонился вперед иотстукал на клавиатуре миксера собственную комбинацию букв и цифр.
Бармен фыркнул. Мур и Юнгер чокнулись и выпили.
— Они… — палец Юнгера описал дугу, —…обвиняют нас, будто мы совершенно не интересуемся тем, что происходит внеКруга.
— Ну что ж, я нахожу это справедливым.
— Я тоже, но обвинение можно дополнить. Нам точно также наплевать и друг на друга. Если честно, много ли у вас знакомых в Кругу?
— Можно по пальцам пересчитать.
— Я уж не спрашиваю, с кем из них вы на «ты».
— Что ж тут странного? Мы много путешествуем, к томуже, перед нами вечность. А у вас много друзей?
— Одного я только что прикончил, — проворчал поэти потянулся к миксеру. — А сейчас смешаю себе другого.
Мур не был расположен ни к веселью, ни к унынию. К какому изэтих состояний может привести общение с Юнгером, он не знал, но послезлополучного Бала в «Сундуке Дэви Джонса» он жил будто в мыльном пузыре, и емуне хотелось, чтобы в его сторону направляли острые предметы.
— Никто вас не неволит, — холодно произнесон. — Если Круг вас не устраивает, уходите.
Юнгер погрозил ему пальцем.
— Ты плохой tovarisch. Забываешь, что иногда человекунеобходимо поплакаться в жилетку бармену или собутыльнику. Впрочем, ты прав,сейчас не те времена. С тех пор, как появились никелированные «барматы», дабудут прокляты их экзотические глаза и коктейли, смешанные «по науке», некомустало излить душу.
Заказав «бармату» три коктейля, он со стуком выстроил бокалына блестящей темной поверхности стойки.
— Испробуй! Отпей из каждого бокала! — предложилон. — Спорим, ты не отличишь их друг от друга без карты вин.
— На «барматы» вполне можно положиться, — возразилМур.
— Положиться? Да, можно, черт бы их побрал, если тыимеешь в виду увеличение числа неврастеников. Лучше них с этой работой никто несправится. Знаешь, когда-то за кружкой пива человек мог выговориться… Твоинадежные миксеры-автоматы лишили его этой возможности. А что мы получиливзамен? Клуб болтливых извращенцев, помешанных на переменах? О, видели бы насзавсегдатаи «Русалки» или «Кровожадного Льва»! — вскричал он с фальшивымгневом в голосе. — Все-таки, какими баловнями судьбы были Марло и егоприятели!
Он печально вздохнул и заключил:
— Да, выпивка тоже не та, что прежде.
Международный язык его отрыжки заставил бармена отвернуться,но Мур успел заметить брезгливую гримасу на его лице.
