посмотрел на меня:
— Пахнет эвкалиптом, чувствуете? Где-то поблизости должна быть фабрика эвкалиптовых конфет.
Услышав это, Бвана Кубва, не очень разбиравшийся в библейских сказаниях, зато основательно знавший все, что касается деревьев, разразился гомерическим смехом:
— Фабрика эвкалиптовых конфет в Аддис-Абебе! А может быть, филиал Ведля[12]? Ха-ха-ха! Ну и придумал! И зачем только вы купили книжки об Эфиопии? Неужели вы не вычитали в них, что вся Аддис-Абеба окружена рощами эвкалиптовых деревьев? Это не конфеты пахнут, а самые настоящие эвкалипты!
Бедный пан Беганек до того расстроился из-за своей оплошности, что совсем приуныл. К сожалению, мне некогда было его утешать — я занялся осмотром города.
Аддис-Абеба раскинулась на обширном холмистом плато, у подножия высоких гор. Почти все улицы либо карабкаются вверх, либо спускаются вниз. Гулять по этим склонам довольно утомительно, зато перед глазами то и дело открывается широкая панорама окрестных гор или серебристая синева окружающих город эвкалиптовых рощ. В розовых лучах послеполуденного солнца весь этот горно-лесо-городской пейзаж выглядит необыкновенно красиво.
— Ничего не скажешь, расположен город как надо, — констатировал чувствительный к красотам природы Павел. — Но застройка ни к черту.
— Дома совсем как в Швидере, под Варшавой, — брюзгливо добавил пан Беганек. — Ну и столица! Куда вы меня привезли?
Столица действительно выглядела не особенно внушительно. Дома преимущественно одно- или двухэтажные, беленые, как в деревне, с деревянными галереями или балкончиками. Наш референт точно подметил — в этих эфиопских домиках было что-то невыразимо знакомое, родное. Может быть, даже не Швидер, а какой-нибудь Нови-Тарг, Мушина или другой город польского Подгалья. Правда, при виде уличной толпы подобные сравнения никак не приходили в голову — жители Аддис-Абебы ничем не напоминали ни наших соотечественников из предместий Варшавы, ни гуралей из Подгалья.
— Пан Беганек, — обратился я к опечаленному референту, — скажите, сделайте милость: почему эфиопы так отличаются друг от друга цветом кожи? У одних лица слегка смуглые, как у нашего чистильщика, у других — коричневые, а тот парень, с корзиной на голове, черен, как головешка. Разве возможно, чтобы люди одной нации имели такой разный цвет кожи?
Наш любитель эвкалиптовых конфет обожал, когда ему задавали вопросы. Он сразу же перестал хмуриться и перешел на свой обычный тон снисходительного превосходства:
— У эфиопов все возможно. Недаром средневековые арабские путешественники называли их «смесь». Эта нация состоит из множества племен и народностей, различающихся между собой не только цветом кожи, но часто языком и религией. Люди с самой светлой кожей — это жители ближайших районов — амхарцы, народность, к которой принадлежали эфиопские императоры, князья — так называемые «расы»[13] — и все высшие чиновники государства. Обладатели более темной кожи — это галла, данакиль и, совсем черные, шанкалла.
Я вынужден был признать, что наш референт не зря посвятил несколько дней в Каире чтению книг об Эфиопии. Правда, он проглядел эвкалиптовые рощи вокруг Аддис-Абебы, зато по существенным вопросам трудно было найти более надежный источник информации.
После лекции пана Беганека я с еще большим интересом стал разглядывать прохожих. Чаще всего мы встречали оливковых амхарцев. На их надменных лицах было написано, что они прирожденные воины.
Лишь небольшая часть прохожих была одета по-европейски, остальные же щеголяли в национальных костюмах. На мужчинах белые брюки, очень узкие от лодыжек до колен, плотно облегающие ноги, и белые хлопчатобумажные шали-накидки, перекинутые на манер туники через плечо. Женщины — в таких же шалях, только иначе повязанных. Из-под накидок выглядывают белые или цветастые платья. В отличие от суданских женщин, эфиопки не прячут головы и лица, благодаря чему я мог сколько угодно любоваться их правильными чертами и замысловатыми прическами. На головах у мужчин красовались шляпы самой невероятной формы, а в руках они держали зонты и длинные трости, напоминавшие копья, что придавало им еще более воинственный вид.
Я удивился, увидев много идущих по городу босых эфиопов, и объяснил это бедностью. Но пан Беганек заявил, что таков старинный эфиопский обычай: босиком легче передвигаться по горной местности. Перед войной даже солдаты императорской гвардии, одетые в великолепные мундиры, ходили босиком.
Павла встревожили зонты, которые все прохожие-эфиопы держали в руках.
— Не нравятся мне эти зонты, пан Беганек, — сказал он. — Боюсь, что ваш Эфиопис, внук Ноя, опять готовит нам душ.
В ответ референт снова сослался на свои книжки, из которых он черпал сведения об обычаях эфиопов.
— Не волнуйтесь, — сказал он, — уважающий себя эфиоп никогда не выйдет в город без зонта, точно так же как уважающий себя варшавянин — без портфеля. Носят себе и пусть носят. Это вовсе не значит, что будет дождь.
Беседуя таким образом, мы шли по направлению к торговому центру города. Движение на улицах становилось все более оживленным. По середине проезжей части мчались мотоциклы, мотороллеры и роскошные автомобили, в которых сидели разодетые по-европейски эфиопы. Между машинами лавировали одетые в белое всадники на мулах, сопровождаемые бегущими за ними слугами. Ближе к тротуару шагали многочисленные пешеходы, вооруженные зонтами и тростями.
Перед белеными домиками величаво прогуливались группками громко кудахтавшие куры; на какое-то время путь нам преградило огромное стадо коров, подгоняемых пастухами, ехавшими верхом на лошадях. Рев скота, гортанные выкрики пастухов, квохтанье кур и вой автомобильных сирен сливались в одну мелодию этой удивительной африканской столицы.
Центр Аддис-Абебы выглядел гораздо более импозантно, чем остальные районы. Здесь были и европейского типа магазины, и несколько настоящих городских домов — четырех- и даже пятиэтажных. Вдоль улиц стояли ряды высоких фонарей с лампами дневного света, а на перекрестках мигали современные светофоры. 11о больше всего нас поразил огромный и очень красивый памятник на площади перед зданием театра.
— Это еще что за зверь? — изумился Павел. — Лев — не лев? На голове корона с крестом…
— Да, это памятник эфиопскому Льву, — определил восхищенный пан Беганек. — Лев с короной — это герб Эфиопии[14], как белый орел — герб Польши, — и заявил, что ему необходимо сфотографироваться на фоне эфиопского льва, потому что вернуться в Варшаву без такой памятной фотографии было бы просто преступлением.
— Нет, — отрезал Павел. — Пора в банк. Меня ждет французский посредник. Кроме того, нужно обменять чек на эфиопские доллары. У нас нет денег даже на сегодняшний ужин. Фотографироваться будете во время отпуска.
— Я как раз в отпуске, — сказал пан Беганек с ангельской улыбкой и, не обращая внимания на гнев нашего друга, поставил на свой фотоаппарат автоспуск.
— Но я-то не в отпуске! — рявкнул выведенный из себя Бвана Кубва. — Я приехал сюда работать и никого с собой не
