назад. Где-то на задворках сознания маячат темы, о которых я стараюсь не думать, — работа, слишком раннее возвращение Джейн, злосчастные полицейские экспертизы. В итоге я посылаю заведующему моей кафедрой электронное письмо, в котором сообщаю, что выставлю оценки чуть позже, а насчет Джейн, которая при сестре ведет себя куда тише, решаю, что она наверняка успеет сдать последние рефераты. Видимо, их она постоянно и строчит в ноутбуке. Сама Джули, как я и предполагала, после нескольких недель утренних занятий с Томом вполне наловчилась добираться на сеансы психотерапии и обратно. Наша новая жизнь приходит в норму; похоже, мы все учимся снова быть семьей.
Мы с Томом даже опять стали заниматься сексом, чего не случалось уже много лет. Во время близости муж прикасается ко мне очень осторожно, будто у меня содрана кожа и он боится причинить мне боль.
Джули с нами уже несколько недель, и хотя я привыкаю к ее присутствию, мне все еще кажется, что тело у меня изранено, будто по нему прошлись рашпилем. Каждая пора открыта, каждый волосок — точно нить накаливания, готовая пронзить током при малейшем дуновении ветерка. Все последние годы я училась подавлять чувства. Помню, когда горе было еще свежо, я лежала на диване, таращась в телевизор, и опустошала одну за другой баночки водки с тоником, ожидая, когда отключится сознание, стараясь как можно меньше двигаться, осваивая искусство онемения. А теперь онемения и близко нет: меня словно бросили в кипяток, и обожженная кожа болит даже при соприкосновении с воздухом.
Если я и боюсь любить Джули с прежней силой, то только потому, что нерастраченный запас любви слишком огромен, и я опасаюсь, дав чувству волю, исчезнуть, раствориться в нем, растаять, как облако, и превратиться в ничто.
Однажды утром я просыпаюсь оттого, что Джейн стоит надо мной и трясет за плечо. Все еще не отойдя от сновидения, которое не могу вспомнить, я пугаюсь при мысли, что давний кошмар повторяется снова.
— Мама, — настойчиво шепчет младшая дочь. — Мама, просыпайся!
Я инстинктивно протягиваю руку к Тому.
— Не буди папу, — просит Джейн. — Давай быстрее, ладно?
Под одеялом я совершенно голая и вовремя вспоминаю об этом, прежде чем откинуть его. Джейн понимает, что я стесняюсь ее.
— Я подожду снаружи. Дело в Джули, — добавляет она, хотя это и так понятно. Даже полностью проснувшись, я словно заново переживаю тот страшный день.
Я натягиваю джинсы и вчерашнюю рубашку, готовая прямо сейчас сесть в машину.
— Она сбежала? — спрашиваю я, выйдя из спальни, и вздрагиваю, попав под струю холодного воздуха из кондиционера.
Джейн непонимающе смотрит на меня и качает головой:
— Нет, ничего подобного. По-моему, ей плохо.
Мы продолжаем шептаться, поднимаясь по лестнице. В коридоре Джейн указывает на дверь ванной.
— Джули заперлась изнутри на замок, — беспомощно говорит она.
— Давно?
— Не знаю. Еще до того, как я встала с полчаса назад. Я подумала, что Джули принимает ванну, а потом услышала, как она стонет или вроде того. Я постучала, но она не ответила. — Голос у Джейн дрожит.
Я подхожу к двери ванной и тихонько стучу.
— Джули?
Теперь стонов не слышно, только ритмичные щелчки и шорохи, вызывающие ассоциацию с ночью, проведенной в обнимку с унитазом.
— Детка, у тебя там все в порядке? Может, тебе плохо?
До меня доносится едва слышное слово, произнесенное на выдохе.
— Что? — переспрашиваю я.
— Уйди… — Новый выдох полон боли.
Я оборачиваюсь к Джейн:
— Достань одеяло из шкафа в прихожей и положи в машину. Мои ключи на столе. Я спущусь через несколько минут.
Дочь немедленно отправляется выполнять распоряжение.
Повернувшись к двери ванной, я говорю:
— Тебе придется впустить меня. Сейчас ты откроешь дверь, хорошо?
Ничего, кроме стона и щелканья сиденья унитаза. Следующее, что я помню, — я в ванной. Не знаю, как это произошло, но позже Том рассказал мне, что проснулся от громкого стука (моего) и крика (Джули). К тому времени, как он добрался до коридора, я пробила рваную дыру в двери ванной, засунула туда руку по самое плечо, повернула защелку, вытащила окровавленный кулак и открыла дверь. Помимо моей крови с ободранных костяшек, кровь была повсюду, и вот тут-то подоспел Том — с пистолетом в руках, озираясь в поисках незваного гостя, который проник в дом и чуть не убил нашу дочь.
Я же, увидев Джули, сразу поняла, что с ней происходит. У меня тоже был выкидыш, уже после рождения Джейн. Дело это болезненное и кровавое, хотя в худшие времена я иногда жалела, что не потеряла старшую дочь именно так, а не иначе.
По лицу Джули текут слезы, я укрываю ей плечи полотенцем и помогаю подняться.
— Позвоню тебе из больницы, — бросаю я мужу, которого все еще трясет, пока он спускается за нами по лестнице на кухню. Напоследок, когда Том стоит у порога, такой жалкий, в одних трусах, я мягко добавляю: — Не знала, что у нас есть пистолет, — исключительно чтобы напомнить мужу, что он все еще сжимает оружие в руке. Том опускает взгляд и смотрит на пистолет с таким видом, словно тоже не подозревал о его существовании.
— Все в порядке, — говорю я Тому по телефону, сидя в кресле в приемном покое больницы. — Кисты яичников могут быть очень болезненными при разрыве. Скажи Джейн, что все в порядке. — Он пытается возражать. — Да, врачи тоже обеспокоены кровотечением, но вряд ли это что-то серьезное. Кровь в основном была моя, я сильно порезала руку от удара в дверь. УЗИ…
УЗИ показало маленький неровный сгусток, уже наполовину распавшийся и частично вышедший ранним утром в виде крошечных ошметков плоти в густой красной крови.
Увидев изображение на мониторе, Джули побледнела и некоторое время подавленно молчала, затем выдернула свою руку из моей:
— Выйди.
Я вышла, но прежде посмотрела ей в лицо.
Она знала.
Я заканчиваю разговор с Томом и кладу телефон обратно в сумочку. Если кто-то из сотрудников отделения неотложной помощи и слышал мое вранье, виду они не подают. Бьюсь об заклад, они стали свидетелями многих телефонных разговоров с отцами. О выкидышах, превращающихся в кисту яичников.
Я тянусь за журналом и морщусь от боли в забинтованных костяшках пальцев. Думаю об одежде, которую я купила дочери, и качаю головой. Стали ее узкие джинсы чуть теснее за последние несколько недель? Неужели я просто не заметила? Я помню татуировку; помню, как дочка сказала полицейским: «По меньшей мере полгода». Плюс последний месяц — итого семь месяцев. И я ненавижу себя за неотвязную
