Зов земли
Камалешвар
ПОТЕРЯННЫЙ ЧЕЛОВЕК
Повесть
कमलेश्वर
खोया हुआ आदमी
दिल्ली १९६७
ЖИЛА-БЫЛА САМИРА
В доме стояла гулкая тишина. Все, кто обитал в крохотных его комнатушках, разошлись по своим делам. На дверях появились замки. В окнах полоскались на ветру вывешенные для просушки мокрые полотенца, мужские рубахи, женское белье. Тишина воцарялась в доме к десяти часам — независимо от того, было это утро или вечер. Когда, усталый, возвращался кто-то из жильцов, по всему дому раздавались его тяжелые шаги. На несколько минут освещалось окно комнаты, оттуда доносился легкий шум, потом все стихало, и комната погружалась в темноту.
Глухая белая стена напротив окна всегда была словно живая. В какой бы комнате ни включали лампочку, отсвет непременно падал на эту стену. Три другие стенки постоянно были в тени и казались мрачными.
Самира выбрала себе это место в углу, почти под самым окном — с того самого дня, как они поселились здесь, и теперь всякий раз, когда выдавалась свободная минута, она усаживалась тут, подстелив циновку или газету. А когда в доме наступала тишина, она пробиралась в свой уголок и опускалась на пол. На стене, что была напротив, постоянно мелькали тени. Они сталкивались, сливались, пересекались, нередко принимая причудливые и даже страшные очертания. Однако Самира могла часами не отрываясь следить за их игрой.
Когда их семья обосновалась в Дели, все, кто окружал ее, казались ей тенями. Не с кем было ни душу отвести, ни поделиться радостью или горем, ни развеять одиночество — ну чем не тени? В бесплотные тени скоро превратились и все ее подружки, что остались на родине — в небольшом городке, откуда они приехали. Их лица порой возникали в памяти и вновь исчезали. Здесь, в Дели, людей вокруг было много, но все незнакомые, чужие — настоящие тени. И среди городского шума и грохота все вокруг словно безмолвствовало. Иногда это безмолвие казалось таким глубоким, что ей становилось не по себе. И тогда ее охватывало желание вырваться поскорее из этого дома и с диким воплем помчаться по городским улицам. Когда человек не слышит даже собственного голоса, все остальные звуки вокруг теряют смысл и воспринимаются не более как шум. Звуки, звуки, сплошные звуки — пересекающиеся, переплетающиеся, свивающиеся в узлы, подобно нитям, образующим сеть. Звуки, которые, сталкиваясь, откатываются в противоположные стороны. И сразу же после этого безумства звуков вдруг наступает тишина!.. Глухое, ничем не нарушаемое безмолвие…
— А ты читай стихи, Самира! — обычно любил повторять Раджан. — Потому что, когда читаешь стихи вслух, безмолвие отступает. Остается лишь покой и тишина. То самое, к чему человек стремится всю свою жизнь…
Здесь безмолвие заполняло все вокруг — комнаты, дома, переулки, улицы, базары. Молчали люди, безмолвствовали вещи… Но почему же и в тишине люди не находят покоя?
Со дня их приезда в Дели прошло уже семь лет, и на каждом из прожитых здесь годов лежит покров глубокого безмолвия. В уголке, откуда Самира наблюдала за тенями на белой стене, стоял какой-то странный запах. Рядом с лестницей, что вела на второй этаж, находился мусорный бак, туда сбрасывали мусор обитатели верхнего этажа, а из ванной комнаты доносился запах сухого — а чаще размокшего — мыла. Рядом с входной дверью по стене черными удавами тянулись водопроводные трубы. Когда наверху открывали кран, по трубам прокатывалось легкое бульканье, и веселые струйки, маслянисто поблескивая, растекались по камням двора, образуя небольшие лужицы.
Тишина сегодня еще и потому казалась такой глубокой, что отец остался дома, хотя с раннего утра он, как обычно, был уже на ногах. Он облачился в потертый костюм, натянул носки, надел туфли, повязал старый галстук, но вдруг молча улегся на кровать и накрылся одеялом.
И сегодня утро казалось бы радостным, если б отец, как всегда, спешил на работу. Все вокруг воспринималось бы по-другому. Как было бы здорово, если б утром, нетерпеливо взглянув на часы, отец заспешил к выходу, а вечером, усталый, вернулся домой. Усталый, однако полный надежд. Ожил бы тогда каждый предмет, хотя никаких особых вещей у них в квартире не было. Когда отец целыми днями вышагивает по городу, Самира воспринимает это как признак жизни. Однако за все семь лет их проживания в Дели таких дней в его жизни было не так уж много, и может, сегодня впервые она отчетливо поняла, что идти отцу некуда. Как видно, не осталось места, куда бы он не ходил. А когда отец, как сегодня, остается дома, у всех поневоле опускаются руки. Словно вместе с отцом не нашел работы и каждый из них. Жизнь в такие дни утрачивала для них всякий смысл, как утрачивала смысл извечная смена дня и ночи. Зачем двигаться, сидеть, говорить, если все это лишено смысла?
Обычно отец лежит на спине и, подложив под голову обе руки, не мигая смотрит в потолок. Нередко, не меняя позы, он погружается в дрему. Проснувшись, тотчас вскакивает и, вынув из кармана записную книжку, начинает что-то торопливо подсчитывать. Иногда, завершив подсчеты, он оживляется и радостно зовет мать:
— Послушай-ка, Рамми!
Неслышно выйдя из кухни, мать скорбно застывает перед ним.
— Денег у людей много, — с серьезным видом изрекает он. — Вот бы собрать их в одну кучу — и никаких тебе трудностей… Ну ладно, я, пожалуй, немного пройдусь. — И, не дожидаясь ее ответа, он выходит за дверь. Все однако, заранее уже знают, куда отправился отец, как знают и то, что вернется он не с пустыми руками — принесет рупий десять-двадцать, которые у кого-то из знакомых выклянчит взаймы.
Самиру швыряло по пенящимся волнам житейского моря, словно утлое суденышко со сломанной мачтой в безбрежном штормовом океане… Покидая свой городок, бабу[1] Шьямлал никогда не думал, что не пройдет и года, как он лишится работы и впадет в такую нищету, что уж не только не сможет вернуться на родину, но даже свести концы с концами не сумеет.
Шьямлал устроился кассиром в Синдской транспортной компании сразу же, как только в Дели открылся ее филиал. Вместе с ним в столицу прибыли четыре грузовика, на одном из которых он привез сюда всю свою семью. Единственный сын, две дочери-подростка да больная жена —
