Игорь Герасимович Терентьев
Крученых грандиозарь
Крученых грандиозарь
Крученых – самый прочный футурист как поэт и как человек.
Его творчество – крученый стальной канат, который выдержит любую тяжесть.
Про себя он говорит:
За был повеситься
Лечу к Америкам
(из его книги «Взорваль»),
а в «важные минуты» жизни Крученых молится:
беляматокияй
(оттуда же).
С этими двумя фразами он может пройти вселенную, нигде не споткнувшись! Потому что в них ровно ничего не сказано, они великое ничтожество, абсолютный нуль, радиус которого, как радиус вселенной – безмерен!
Никто до него не печатал такого грандиозного вздора – Крученых воистину величайшина, грандиозный нуль, огром!..
Со смыслом жизни на 5-й минуте покончив
Ищу нелепия упорных маслаков
Чтобы грызть их зубами отточенными
Каких не бывает у заморских грызунов!
Моя душа – эссенция кислот
Расставит кость и упругие стали
Слюну пускает без хлопот
На страшном расстоянии
Не зная устали
Транспорт будалый!..
(из его книги «Тушаны»).
Когда публично выступает он с самостоятельным докладом, его лицо, перекошенное судорогой зевоты, кажется яростным, он выкрикивает полные сочной скуки слова и доводит до обморока однообразным построением фраз…
Ему возражают цивилизованные джентльмены, но в этот момент вы начинаете понимать, насколько неопровержим Крученых, что из его гримасной слюны рождается пятносая Афродита, перед которой вежливо принуждены расшаркиваться приват-доценты.
Такова творческая сила нелепости:
…Голая чушь
Какой не бывает короче
И злей и глуше
(Крученых, «Город в осаде»)
И будет не то что мы в газете ежедневно читаем
Перепутаю все края
Выкрою Нью-Йорк рядом с Китаем
И в начале происшествий и новых алфавитов поставлю
Я.
Будет Чехов сидеть на французской горчице Перьев своих сильнее острясь
На колени к нему в восторге вспрыгнет спина певицы
А вместо меню захудалых – ручаюсь! – бесконечная мразь!
И на баранине клеймо: огромной закорюкой мой клятый глаз!
Пусть красками всех афиш и погребальных объявлений
Будет кричать мое: гви-гва!
Пусть прославляется красный нуль и гений
И лопнет от гнева редактора голова!
(из книги «Буг-будды»).
В русской поэзии «голая чушь», начиная уже с символистов, медленно подтачивала кривизной и шероховатиной биллиардный шар обмысленного публикой слова. Корнеплодство в огороде Хлебникова, слова изнанкой – «от трех бортов в угол» – Маяковского являются последней попыткой сделать слово заметным хотя бы по яркой дыре: но этого уже недостаточно. «Тринадцатый апостол» изысканного метафоризма – Маяковский безнадежно орет:
Милостивые Государи
Заштопайте мне душу…
История футуризма – увлекательная повесть для Энциклопедического словаря, но футуристы все забывают: может, у них и памяти нет никакой!..
Так или иначе, будальный Крученых всегда «бьет по нервам привычки» и теперь уже он, если кто-нибудь, слушая «ноктюрн на флейте водосточных труб», в его присутствии «подавится восторгом», Крученых пропишет:
душистое рвотное
(«Восемь восторгов»).
Молафар… озной… озноб… мымз… мылз… экка… мыкыз. («Наступление» и др.). Всем, кто
С чужой Люлей
Невестой Брюсова
заплюзганной
глязюли акушеркой
цлами цлай
Охт зо 5 ч. утра…
Сглазили смокинг!.
Наемь… онота
(«Любвериг»).
На смену поэзии обновлявшей (Бурлюк, Хлебников, Маяковский) идет поэзия просто и совсем новая. В 13-м году Крученых обнародовал «Декларацию слова как такового», где впервые говорится о некоем «свободном заумном» языке, который «позволяет выразиться полнее»:
го-оснег-кайд и т. д.
В своем творчестве Крученых еще не окончательно расквитался с «умной» поэзией, где стоит на последней ступени безумия, дразнясь и хитро увертываясь от лаврового листа:
Я спрятался от солнцев
Чтоб не сглазили
(из «Во-зро-пщем»)
впивается в ногти стальной каприз («Будалый»)
Уехал в Чагодубию
Притворился буддою
(из «Мирсконца»).
В произведениях, написанных на языке «умном», орбита которого целиком проходит среди т. наз. «обстоятельств жизни», Крученых наугад, но в математически точных формулах беспредельного вздора утверждает прочность своего ума, зашедшего за разум и делающего разуму «рожки».
Здесь он вне стиля, вне всего, что заведомо хорошей марки – хотя бы футуристической.
Падая в пропасть, а не с какого-то этажа в лужу, он развивает безудержную инерцию, которая прорезывает живот земли. и вот:
Тянуткони
Непонятные нони.
Зверь испугался
Откуда галь ся.
Вместо расслабленной поэзии смысловых ассоциаций здесь предлагается фонологика, несокрушимая, как осиновый кол.
Везут осиновый кол
Убьют живых чол
(«Взорваль»).
О чем говорится в этих стихах?
Такие слова как «нони» и «чолы» странны, они туго воспринимаются, не чешут пяток воспоминания, они тешут осиновый кол на упрямой голове людей с хорошей памятью.
И в результате эти стихи будут поняты!
К ним прилипнет содержанье! И не одно, а больше, чем ты можешь выдержать. Потому что нелепость – единственный рычаг красоты, кочерга творчеств:
«голая чушь» – чудо!
Поэты-символисты, утвердившие в себе союз формы и содержания, были кровосмесителями, их потомство рахитично, оно:
Чахоточной ночью выхаркано
В грязную руку Пресни
(Маяковский).
Только нелепость дает содержание будущему:
Нулево
Пулево
Кулево . . . . дыж
(из «Ожирения роз»)
Ягал-млы
(«Бегущее»)
хо-бо-ро
мо-чо-ро
(из «Фо-лы-фа»).
Эти слова втираются в кожу сознания, животворя его. В равной степени они могут излечить насморк, ревматизм и ше ра тизм:
моя стихина
сильней стрихнина.
Внешние формы и условия творчества Крученых так же нелепы, как их сущность. Он «забыл повеситься» и теперь неудержимо издает маленькие книжки, собственноручно рисуя их шапирографским чернилом. В каждой такой книжке не наберется более 100 букв: две-три
