Алексей Елисеевич Крученых
Арабески из Гоголя
отдел живописи и графики Ейского историко-краеведческого музея
альфа и омега
1992
Крученых дважды
Грядет второе пришествие великого заумца всея Земли Алексея Крученых (1886–1968)… Среди всех русских футуристов он выделялся своей любовью к традиционной – классической – литературе, но это была, конечно же странная любовь… По свидетельству его ближайшего друга Н. И. Харджиева, Крученых обожал «Записки сумасшедшего» Гоголя – произведение действительно предваряющее безумство нашего столетия, но и гоголевский Поприщин был способен предчувствовать «говорящую рыбу»… Заумная поэзия, родоначальником которой стал Крученых, объяснялась им самим «свеже-рыбьим языком»: такие именно стихотворения и принесли ему всемирную славу – ранние книжки Крученых, издававшиеся в начале столетия, теперь, попадая на аукционы, оцениваются в десятки тысяч долларов… Сегодня издавать Крученых трудно: переиздать его книги – это одно, а впервые представить до сих пор неопубликованные произведения тридцатых-пятидесятых годов – просто опасно: как бы Крученых не оказался еще более непонятным и странным… Поздний Крученых не писал заумных стихотворений, но зато, с таинственной усмешкой, переписывал классическую литературу… Эта его работа очень понятна в контексте нынешних споров о «постмодернизме»; великий футурист оказался первее «самых первых отечественных постмодернистов»… В военные годы, а именно, 1943–1944 датируются его «Арабески из Гоголя», Крученых открыл для себя, а теперь и для своих поклонников, абсолютное единство бывшего и будущного, нового и старого, эксперимента и традиции… Способность вышить новый узор по старой канве, влить новое вино в старые мехи, противоречит библейской заповеди только на первый взгляд: речь ведь идет о литературе, о самой форме ее существования как непрерывно обновляемой однажды и навсегда данной матрицы… Здесь Крученых удивительно соответствует древнекитайским поэтам, на протяжении столетий совершенствовавшим сообща одно изначальное стихотворение… Как всякий подлинный творец, Крученых протеистичен, но еще интереснее, что его творческий путь адекватен палиндромному ходу событий XX столетия: вначале Крученых мчится вскачь в Заумь, а затем неспешно возвращается к истоку… Так и в этой книжке: «Арабески» позднего периода тянут за собой начало начал – «Малохолию в капоте» (1918), «Из всех книг» (изданную на гектографе в Саракамыше в 1917 году), «Взорваль» (1913) – и Алексей Крученых предстает разноцветным зудахарем и наглым знатоком Гоголя – двойной Крученых, дважды завербованный Музкой Поэзии…
Предисловие, подготовка текста и шрифтовая аранжировка
Сергей Сигей
Арабески из Гоголя
1.
Кобыла Аграфена Ивановна,
крепкая и дикая, как перуанская красавица
подошла к штабу генерала Пых-Пуф,
грянула копытами в деревянное крыльцо
– «Статистая лошадка!» –
Пифагор Пифагорович Чертокуцкий
обеспамятел в доску,
посадил всех
в несбыточную коляску
2.
Голодный бурсак
Тиберий Цезарь Горобец
и самозванка дева-царь Аксарап
в бурьянных епанчах
среди баштанных огрызков,
на лысом месте,
кинувши головы,
пляшут дикий чехардак.
3.
В бухарском халате –
изумруды и тюльпаны –
сын скромного парикмахера
щеголь малахитовый
Рахим Керап
перевернул шахские оглобли
и начертал бритвою на песке
для всех собратьев
шесть заповедей пищеварения
и хватания за нос
джентельменов с проспекта.
4.
Среди палат Флоренции
молодой чумак носач,
в синем фраке,
засохлыми глазами,
рыбьим студнем
застыл на камне.
– О, тоска, тоска!
Последнасть дней моих
У мачехи-чужбины,
О, тройка Русь!
Поглоти меня
в просторы полей!..
5.
На римском стадионе
из стада заезжих чудищ
в бандитских пледах до-полу,
цилиндрах-трубах
и дождевых зонтиках, –
непринужденно выпрастывался
один лишь
человек, –
с гибкой тростью
стройный улыбарь-любовник
Гоголь-синьорчо-кавалер.
6.
В распухленький день,
когда этого меньше всего ждешь,
витринной красоты
у майора Ковалева
бритвою
начисто
смылен нос…
Кувырнулся Невский проспект…
– Хоть бы пуговицу! –
взмолил жаднюга в испуге,
но даже дырочек –
в утешенье – нет, –
глянец,
кредитный паркет!
Куда деваться?
Вправо, влево,
в собор, в участок,
в газету объявления –
кругом шестнадцать!
В мыле письма,
в пене слезы –
все понапрасну!
И вдруг,
когда на это меньше всего жмешь,
подошел к зеркалу –
а оттуда
тебе улыбается
исступленной чистоты
на настоящем месте
майской редиской
собственный нос!
. . . . . . . . . .
Преужасный случай –
падать ночью с кручи.
7.
Жил монахом забиякой,
пил горилку.
Зависть, дрязги,
вопли мачех,
вурдалаков –
под валек.
Скука, сплетни
нашпигованы на пику.
Все мозоли и чеснок,
ЧЕРТА В СТУПЕ
жарким смехом
истолок.
Ради шума,
ради блеску
из шишигиных когтей –
он поджарил арабески
на немыслимом пруте –
сверху пряность
из гранита и гвоздей.
Негасимый уголек
раздувает Гоголек.
Обкормил всех до отвалу –
и дьяков и поварих,
и казаков и русалок –
вот такую-то приправу
изобрел носач-шутник…
Был он кормчий и пророк,
звонкой веры ковалек.
8.
камера чудес
«Гоголь не видел и не знал России»
Проф. С. Венгеров
Не выезжая из комнаты,
сидя на кушетке,
неукротимою опарою,
вертким проскоком
обогнал всех путешественников,
вскрыл в России преисподнюю.
Костью покойника,
хлестохвостиком,
бумерангом букв,
с высоким спокойствием
взял на испуг.
Реклама издательства
КАЗИМИР МАЛЕВИЧ
письма к Шутко
первое издание текстов с предисловием Е. Котенко. послесловием С. Сигея, оформленное фрагментами стихотворений Малевича, 20
