жизнь то, о чем болтал, от него отшатнулись даже распоследние дураки и горлопаны. На что покусился, изверг, – на порядки, освященные веками! Отнял у людей простую и понятную веру, лишил их заступничества святых угодников! Требует, чтобы все верующие превратились в святых, да с какой строгостью требует! Подумать только, что я сам предложил этому Вельзевулу место настоятеля в соборе Умиления Девы Марии! Не перестаю себя корить за такую непростительную ошибку.
– Ну, полно, ваше преосвященство! Поди, различи, где ангел, где черт.
– Наша церковь тоже была строгой, но и снисходительной. Мы прощали многим и многое; мы закрывали глаза на людские слабости. Вспомните, ваше сиятельство, я сам, лично, просил вас спрятать этого Люцифера, дабы спасти его от костра.
– Помню. Вы тогда оказались в затруднительном положении…
– Мы были снисходительны, – перебил графа епископ. – Мы были снисходительны, но от них снисхождения не дождешься.
– Я бы, пожалуй, согласился с вами, если бы речь шла о наших соседях: герр Жан правит там весьма сурово. Но месье Ульрих? Разве он жесток? – задумчиво проговорил граф.
– Ах, ваше сиятельство, потому и надо начать против него войну именно сейчас, когда он еще не сделался жестоким!
– Потому что сейчас его легче победить?
– Конечно, ваше сиятельство. Победить и тем самым предотвратить то худшее зло, которое может совершить он в будущем.
– Вы логичны, ваше преосвященство. Для меня всегда огромное удовольствие разговаривать с вами, – сказал граф и попытался подняться с кресла в знак окончания аудиенции.
Однако епископ бросился к нему с отчаянным криком:
– Но, ваше сиятельство, как же насчет денег и солдат?
– Какие деньги, ваше преосвященство, откуда? Я получал доходы, пока я мог следить за своим обширным хозяйством, а теперь живу, проедая прежние запасы. Мои добрые крестьяне рассудили, видимо, что умирающему старику деньги не нужны, и совсем перестали платить оброк и арендную плату. Моя казна пуста; хорошо еще, что я привык к лишениям и довольствуюсь малым.
– Очень жаль. То есть не то жаль, что вы довольствуетесь малым, а то что казна ваша пуста, – разочарованно пробормотал епископ.
– Да, жаль, – согласился граф.
– Ладно, ну а солдаты? Вы выступите со своим войском мне на помощь?
– Посмотрите на меня, ваше преосвященство, могу ли я выступить с войском? Когда я был молод, я как-то раз проскакал за день двести миль. Три лошади пали подо мною, а я после этой бешеной скачки, не отдыхая, провел целые сутки с молодой дамой, горячей и страстной, и не ударил лицом в грязь! А ныне маленький пригорок в моем парке кажется мне Монбланом, лестница в десять ступеней превращается в неодолимое препятствие; я задыхаюсь, взбираясь на нее, – уже на третьей ступени у меня колит сердце, давит в затылке, стучит в висках, шумит в ушах, а колени слабеют и трясутся, как у припадочного… Где уж мне воевать, отвоевался, – вздохнул граф.
– Очень жаль. По крайней мере, дайте мне солдат.
– Боюсь, они так обленились за последние годы, что не захотят воевать. Тишина гарнизонной жизни милее теперь для них грохота битв.
– Прикажите им. Они не осмелятся ослушаться вашего приказа.
– О, ваше преосвященство, человека нельзя заставить сделать ничего помимо его воли, ибо у него всегда есть выбор пути! А приказы исполняются лишь тогда, когда есть причины для их исполнения.
– Значит, я напрасно к вам приехал? – обиженно произнес епископ.
– Отчего же напрасно? Мы так славно с вами побеседовали, и я надеюсь, что вы не откажетесь пообедать со мной? – с добродушной улыбкой сказал граф.
– Благодарю вас, но меня ждут мои спутники, – отрезал епископ.
– Я распоряжусь, чтобы их тоже покормили.
– Нет, нам надо ехать.
– Понимаю, ваше дело хлопотное и не терпит отлагательств. Что же, ваше преосвященство, вы будете вознаграждены за тяготы жизни, когда вернетесь в свой дворец. Правда, обустраивать вам его придется по-новому, старая обстановка пропала безвозвратно, – заметил граф.
– Я борюсь, прежде всего, за истинную христианскую католическую веру, а не за жизненные удобства, – величественно проговорил епископ.
– Ну, не сказал ли я, что вы, ваше преосвященство, подобны древним героям! – восторженно поддержал его граф. – А может быть, вы станете новым апостолом веры… Не смею вас дольше задерживать. Не забудьте же, ваше преосвященство, позаботиться о прахе моей бедной Элеоноры, когда восстановите свой епископат, а кстати, и о прахе остальных моих жен, похороненных в Святой Бригитте… Прощайте, ваше преосвященство. Вряд ли мы еще увидимся.
Вооруженная процессия Католической Лиги. Неизвестный художник XVI века
* * *
– Мне нужен господин Ульрих, председатель Городского Совета, – сказал капитан высокому худому человеку, единственному, кого он нашел в здании бывшего епископского дворца.
– Это я. Что вам угодно?
– Вы – месье Ульрих? – капитан недоверчиво посмотрел на него.
– Да, я.
– Виноват. Теперь я вас вспомнил, а вы не помните меня? Вы жили в замке графа Рауля, а моя рота охраняла вас. Но тогда вы выглядели моложе, вот отчего я сразу не узнал вас.
– Простите и вы меня, господин капитан. Я тоже не узнал вас сразу, хотя вы с тех пор совсем не изменились.
– Благодарю вас, господин Ульрих. Я не стану впустую тратить время и перейду к сути дела, по которому приехал. Я имею к вам поручение от его сиятельства.
– От графа? А, наверное, это насчет монашек из закрытого нами монастыря Святой Бригитты? Но они давно пристроены. Старые монашки ухаживают за больными и немощными людьми, а молодых мы обучили швейному делу, и они шьют разные изделия для женщин. Можете успокоить графа.
– Никак нет, господин Ульрих, я приехал не по поводу монашек, хотя, осмелюсь сообщить, хорошо их знаю. Когда всякий городской сброд… Виноват. Я хотел сказать, когда горожане пытались разгромить монастырь и глубоко оскорбить монашек, я со своим отрядом защищал Святую Бригитту. Разрешите доложить, что монашки сражались ничуть не хуже моих солдат. Его сиятельство очень смеялся, узнав об этом, и изволил заметить, что напрасно женщин не берут на военную службу.
Капитан расхохотался и взглянул на Ульриха, ожидая увидеть и на его лице улыбку. Но Ульрих отвлеченно смотрел на пыльные сапоги капитана, а лицо его было серьезным.
– Виноват! – вытянулся тогда капитан, тоже приняв серьезный вид. – Я имею к вам, господин Ульрих, поручение от его сиятельства. Мы можем поговорить без свидетелей?
– Без свидетелей? – Ульрих очнулся от своих раздумий и огляделся по сторонам. – Полагаю, можем. Здесь никого нет.
– Так точно, никого нет. Граф так и приказал, чтобы никого не было при моем докладе вам. Далее я передаю
