слова его сиятельства. Господин Ульрих, вашей власти угрожает серьезная опасность. Его преосвященство, епископ, поднимает мятеж против вас, собирает войско и деньги для войны с вами. А в самом городе есть люди, готовые поддержать его преосвященство.
– Откуда у графа такие сведения? – спросил потрясенный Ульрих.
– Его преосвященство был у его сиятельства, он хотел получить помощь от графа, но его сиятельство отказал. Граф решил предупредить вас: он сказал, что ничем не обязан епископу, не требовал откровенности от него и не давал ему никаких обещаний, поэтому имеет полное право известить вас о планах его преосвященства.
– Поблагодарите графа Рауля, я очень признателен ему. Но я думаю, граф преувеличивает опасность, – сказал Ульрих. – Епископ был изгнан из нашего города в результате всеобщего восстания, а меня тогда даже не было здесь; я жил в вашем замке в горах. Горожане сами призвали меня и единодушно поддержали все мои предложения по переустройству общественной жизни в соответствии с заветами Христа. Зачем же сейчас горожанам поддерживать епископа? Не я принес им обновление, но сам Спаситель! Возможно, епископ и замышляет что-то против меня, но его замыслы не могут осуществиться.
– Мое дело передать вам сообщение его сиятельства слово в слово. Граф еще велел сказать, что по-прежнему испытывает отвращение к затхлому болоту, что борьба есть борьба, и он благодарит вас за Библию, которую вы ему прислали. Клянусь, я ничего не перепутал!
– Да, я понял слова графа. Спасибо, господин капитан. Где вы остановились в нашем городе? Я бы пригласил вас к себе домой, но у меня, к сожалению, тяжело больна жена, – Ульрих снова помрачнел.
– Виноват, месье Ульрих, но я бы у вас все равно не остался. Мне тут же надо ехать обратно. После того, как я отбил монастырь Святой Бригитты от ваших… э – э – э… горожан, мне небезопасно оставаться в городе. Слишком много тут моих добрых знакомых, – капитан позволил себе усмехнуться. – Да и его сиятельство ждет меня. Так что, с вашего позволения, я немедленно отправлюсь назад.
Капитан развернулся, звякнув шпорами, и направился к дверям.
* * *
– Спасибо вам. Я сам теперь посижу около нее, – придя домой, сказал Ульрих соседке, которая ухаживала за больной Аннеттой.
– Да разве мне трудно? Я помирать буду, так и обо мне кто-нибудь позаботится, – простодушно ответила соседка.
– Ей стало хуже? – спросил Ульрих, глядя себе под ноги.
– Плоха, совсем плоха. Кушать отказалась; еле-еле уговорила ее съесть две ложки бульона, а у нее все обратно пошло, просто наизнанку вывернуло, бедняжку.
– А врач приходил?
– Приходил, да какой толк от него? Сказал, что надо уповать на милость Божию, – будто мы сами этого не знаем, – соседка ехидно поджала губы.
– Да, все мы принадлежим Богу, – согласился Ульрих, думая о своем. – Спасибо вам. Теперь я сам посижу с ней, – повторил он.
– Детей я покормила, они наверху. Старший, Жан, мне помогает по дому. Я уж ему говорю, что, вот, матери твоей не станет, так ты будешь главный по хозяйству и над младшими детьми: месье Ульриху заниматься всем этим некогда, если только новую хозяйку не приведет. Он насупился и молчит. Серьезный малый! – с уважением произнесла соседка.
– Спасибо вам, – Ульрих закрыл за ней дверь и пошел к Аннете.
Укутанная тремя одеялами она с закрытыми глазами лежала на постели, которую поставили около очага, на первом этаже: несмотря на теплую погоду, Аннета все время мерзла. Ульрих встал на колени и поцеловал ее в лоб.
– Ты пришел, – она открыла глаза. – Как хорошо, я тебя ждала! Побудь со мной, пожалуйста, не уходи никуда.
– Нет, нет, я никуда не уйду, не волнуйся! И завтра никуда не пойду, даже в Совет, – виновато сказал Ульрих.
– Нагнись ко мне, я хочу тебя поцеловать… Вот так. Дай мне твою руку, я прижму ее к своей груди. Видишь, какая я стала худая, кожа да кости, – с грустной усмешкой проговорила Аннета.
– Ничего, ты поправишься. Мы будем хорошо тебя кормить. Хочешь, я из трактира приглашу повара, и он наготовит для тебя всяких вкусностей? Для выздоравливающего человека нет греха чревоугодия.
– Для выздоравливающего… Нет, мне уже не подняться, – обреченно вымолвила Аннета.
– Ну что ты говоришь! Ты поправишься, обязательно поправишься! – воскликнул Ульрих бодрым голосом, но со слезами на глазах.
Аннета погладила его по голове.
– Все в руках Господа. Помнишь, как мы мечтали отдохнуть, как ждали лета? Вот лето и наступило, завтра первый его день.
Она замолкла и закрыла глаза.
– Аннета! Аннета! – встревожено окликнул ее Ульрих.
– Я слышу, мой милый, – она посмотрела на него. – Просто я чуть-чуть устала. Я немножко посплю, ладно?.. Вот ведь, – сама просила, чтобы ты побыл со мной, и спать собралась, – тихо засмеялась она через мгновение. – Но ты не обижайся, иди к детям, побудь пока с ними. Иди, мой дорогой, а после опять придешь ко мне. После…
Ульрих еще раз поцеловал ее и поднялся с колен.
– Бедные дети, – прошептала Аннета.
– Что? – переспросил он.
Она покачала головой.
– Ничего. Иди.
* * *
Ульрих поднялся наверх и, согнувшись в три погибели, вошел в комнату детей. Лизетта сидела на полу и играла с куклой, а Жан и Франсуа беседовали вполголоса.
– Папа! – закричала Лизетта, вскочила с пола и повисла у Ульриха не шее. Он обнял и расцеловал ее, а потом обнял мальчишек и тоже расцеловал их.
– Папа, а моя Шарлотта заболела, – Лизетта показала ему свою куклу.
– Что с ней такое?
– Ну, не знаю… Говорит, живот болит… И ноги с руками, – Лизетта для наглядности нажала кукле на живот и покрутила ее руки и ноги.
– Значит, надо положить ее в кроватку и полечить.
– Нет, не надо. Она уже выздоровела. Приходил врач, дал ей попить микстуру, она и выздоровела. Гляди, какая веселая, – Лизетта потрясла Шарлотту и тоненько посмеялась вместо нее.
– Очень хорошо.
– И мама выздоровеет, да?
– Конечно, Лизетта. Конечно, выздоровеет, – Ульрих улыбнулся девочке и поправил ее собранные в пучок волосы.
– Папа, а давай пригласим другую женщину, чтобы ухаживать за мамой, – сказал Жан. – А то эта наша соседка болтает ни пойми чего!
– Она говорит, что думает. Она простосердечная и, в сущности, добрая женщина, но ей в голову не приходит, что ее слова могут больно задевать тех, кому они предназначены.
– Ну, давай позовем другую!
– А мы и эту не звали. Она сама пришла и начала помогать нам. Разве мы можем обидеть ее? Неблагодарность – один из худших человеческих пороков, Жан.
– А мама умрет? – вдруг спросил Франсуа, всхлипывая.
– Дурак! – возмутилась Лизетта. – Тебе же сказали,
