что мама выздоровеет.
– Мама не умрет. Иисус, добрый и справедливый, не допустит, чтобы горе пришло в наш дом, – убежденно произнес Ульрих. – Я чувствую, я точно знаю, что Аннета выздоровеет, и мы все будем еще очень счастливы. И мама в это верит, она только что говорила мне об этом.
– Я пойду к маме! – встрепенулся Жан.
– И я, и я! – закричали Франсуа и Лизетта.
– Нет, мама уснула, пусть она отдохнет, не будем ее беспокоить. Вам тоже надо отдыхать: укладывайтесь спать, а когда проснетесь утром, приходите к маме пожелать ей доброго дня. А сейчас давайте вместе прочтем молитву на ночь. Ну-ка, Лизетта, начинай, а мы станем повторять за тобой.
Лизетта молитвенно сложила ручки и звенящим голоском начала:
– «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…»
* * *
Аннета умерла на рассвете. Ульрих, всю ночь проведший у ее постели, заметил, как сон Аннеты перешел в тяжелое забытье. Дыхание стало хриплым, прерывистым, и перемежевалось со слабыми стонами. Ульрих пытался привести ее в чувство, звал ее, но она уже ничего не слышала.
Затем, в пятом часу утра, наступила агония: тело Аннеты выгибалось в жестоких судорогах; после судороги прекратились, – она, не приходя в себя, глубоко-глубоко вздохнула, вытянулась и умерла.
Обезумевший Ульрих поднял ее с постели и прижал к себе, пытаясь оживить, перенести частицу своей души в ее тело. Он ждал, что Аннета очнется, но она по-прежнему оставалась неподвижна. Тогда он положил ее обратно на кровать и застыл в страшном оцепенении.
В восемь часов пришла соседка. Ульрих молча отворил ей дверь, не поздоровавшись, не ответив на ее вопросы об Аннете. Соседка, отстранив его, сама прошла в комнату, пощупала руки Аннеты, приподняла ее веки, а потом просто и коротко сказала:
– Отошла.
Ульрих смог выдавить только «да», сел на стул и замер.
Соседка деловито взялась за необходимые хлопоты, и через три часа все что нужно было сделано. Перепуганных плачущих детей увели к одной из женщин, призванных на помощь; тело Аннеты омыли и облачили в лучшее платье; гробовщик снял с покойной мерки, чтобы изготовить гроб, а могильщики получили деньги на рытье могилы.
Ульрих продолжал недвижно сидеть на стуле, покинув комнату лишь на время, которое понадобилось женщинам на то чтобы омыть и переодеть Аннету. Когда все приготовления к похоронам были закончены, Ульриха спросили, следует ли привлечь к организации погребальной процессии Городской Совет, и кто произнесет проповедь на кладбище? На первый вопрос Ульрих ответил: «Нет», а на второй: «Я».
Его оставили одного, последней дом покинула давешняя соседка.
– Хотите, пойдемте ко мне? Что вам тут сидеть? – сказала она. – А к покойнице позовем старушек, бывших монашек, они до самых похорон здесь побудут и Святое Писание над усопшей почитают.
– Не надо. Я сам побуду здесь, около нее, – проговорил Ульрих.
– Да что вам тут сидеть, в одиночестве? – настаивала соседка. – Грешно так горевать: вы же нас учили, что тот, кто сильно убивается по умершим, грешит против Бога. Все мы в Его воле, и если кто умер, так тому и должно быть. Вы нас учили принимать со смирением волю Господа.
– Да, правильно… Я побуду здесь, около нее, – повторил Ульрих.
– Тьфу, какой вы упрямый! Ладно, сидите. Коли кушать вам захочется, то еду найдете в шкафчике. А коли передумаете, приходите ко мне, а к покойнице я старушек позову.
Соседка ушла.
Ульрих приподнялся со стула и потрогал руку Аннеты: рука была холоднее, чем утром; он приложил ухо к губам жены: никакого дыхания не ощущалось. Чудо, в которое он так верил в глубине души, не произошло: Аннета не воскресла.
Тога он упал к ее ногам и зарыдал. Он называл ее всеми ласковыми именами, которые приходили ему в голову, вспоминал все лучшее что было в их жизни, вспоминал Лизетту, Жана и Франсуа – и плакал от жалости к Аннете, от того, что она мертва, и никогда больше ни ему, ни детям не быть с нею в этом мире. Плакал он и от скрытой обиды, обиды на Бога. Почему Бог забрал Аннету? Какой смысл был забирать ее?..
Когда слезы у Ульриха иссякли, он глубоко задумался. Зачем Бог забрал ее? Это не могло быть наказанием ей, ибо она была чиста перед Господом. Но что же тогда это? Наказание ему, Ульриху? Возможно, но при чем здесь дети? Они-то за что наказаны смертью матери? Не может быть Бог немилосерден и несправедлив к детям! Не может! Кто-то говорил о том же, о детях… Ах, да, граф Рауль! Ослепленный ложным блеском человеческого разума граф Рауль… Но тем более, должен существовать настоящий ответ. Зачем страдают дети? Почему им следует в столь раннем возрасте пережить смерть своей матери? А может быть, для того чтобы укрепиться в вере через такое страшное испытание? Да, наверное, чтобы укрепиться в вере и познать Спасителя всем сердцем своим! Вот тогда все ясно… Но Аннета!.. Аннета? Душа ее теперь в раю, видит Бога и радуется, созерцая Его. Аннета умерла для бренной жизни, чтобы воскреснуть для жизни вечной. О смерти Аннеты надо не печалиться, а веселиться!
«Вот он, мой проклятый эгоизм, проклятое эпикурейство, отравившее мою душу в молодости! – сказал себе Ульрих. – Я должен был бы радоваться, представляя, как блаженствует ныне в раю моя Аннета, а я тоскую! О себе тоскую, – как, мол, я тут без нее, зачем она меня покинула. Проклятый эгоист! Прими испытание, выпавшее на твою долю, со смирением, – так, как ты учил своих прихожан, подлый лицемер! А об умершей жене радуйся, – радуйся, говорю я тебе!.. И, кроме того, не навечно мы с ней расстались: пройдут годы, пройдет жизнь, и встретимся мы в доме Господа нашего. Будь только достоин Бога и царствия Его, чтобы состоялась та встреча, и более никогда ты с Аннетой не разлучишься, на веки вечные вместе с ней останешься!».
…На следующий день, на похоронах жены, Ульрих произнес проповедь, которую все верующие назвали образцом христианского смирения и стойкости. Проповедь начиналась со слов: «Я потерял кроткую спутницу моей жизни, ту, которая никогда не покинула бы меня, ни в изгнании, ни в нищете, ни даже в смерти. В течение всей нашей жизни она была для меня драгоценной опорой. Она никогда не думала о себе, и не доставляла мне никаких хлопот. Ей принадлежит вся нежность моего сердца, и я делаю усилия над собой,
