Он поддержал меня. Усадил меня в кресло и подал воды.
Его серьезная заботливость выдавала волнение.
— Сколько лет потеряно до нашей встречи…
— Хотите, чтобы я подробно рассказал о новой атаке на Сегира?
— Отдохните, Фарос. Я знаю. По крайней мере, догадываюсь. Жомар? Вы из-за этого мне писали?
Я кивнул.
— А Пикок?.. Бесчестная книга во славу Юнга?
Я снова согласился.
Он пожал плечами:
— С тех пор, как Дюжарден умер в Каире, не успев раскаяться, я мало этим интересуюсь. Они говорят, пишут, плюются. Я над этим смеюсь. Поэтому я медлил вам отвечать…
Но сейчас, видя вас, я очень об этом сожалею.
— Так мы никогда не закончим…
— Этого-то я и боюсь, — ответил Фижак.
— Вы отказываетесь ответить, сказать им правду?
— Да, — ответил Фижак.
— Значит, что-то все-таки было за пеленой?
— Да, — повторил он.
— Почему же вы мне отвечаете, не колеблясь?
— Вы так любите задавать вопросы, Фарос!
— А в мой последний день нельзя ли доставить мне последнее удовольствие?
— Это не единственная причина. Нашему с вами знакомству уже больше полувека. Что было потом? Ни пробела, ни даже препятствия в вашей привязанности к Шампольонам. Сегир — это я понимаю. Но заслужил ли такое доверие я? Нет! Послушайте меня. Этим летом вы взяли на себя труд написать мне, что вы тревожитесь из-за новой опасности, которая грозит работе и памяти моего брата. Как всегда, вы обратились ко мне за помощью. Взамен я в очередной раз сухо отказался ответить на ваши вопросы, я и вас принудил к молчанию, я велел вам никогда не говорить о том, что могло бы повредить Сегиру. И вы уважали эти мои желания, не зная, способна ли тайна, которую я скрывал, задержать расшифровку. Ваша поддержка беспримерна, и я решил отплатить вам сполна. Я вам об этом написал.
Я задолжал вам истину, и настало время поговорить о том, что должно быть возвращено вам по полному праву.
— Какая странная милость… как это ново…
— Я долго об этом думал. И пришел к заключению, что таков мой долг — рассказать вам то, что знаю. А также то, что совершил… Роль Фижака, этой вечной тени дешифровщика, не так невинна, как все думают. Мой поступок не остался без последствий для судьбы моего брата. И невозможно понять ни его, ни расшифровку, если не знать, что произошло в ту удивительную ночь. Чтобы объявлять решение по делу в целом, надо постичь то, что я называю тайной Шампольона. Но некоторые аспекты этого дела драматичны и крайне волнующи. А я должен отразить еще столько атак, столько врагов… Кому еще я могу довериться? Итак, настал момент обратиться к…
— От всего сердца благодарю вас. Но буду откровенен.
Ваше доверие, возможно, и имеет основания, но я не могу вам гарантировать сроки. Впрочем, я готов, причем очень давно. Вопросы, которые жгут мне губы? Это — как моя последняя воля. Да, вы не могли предложить мне лучшей программы для завершения…
И поскольку я действительно умираю, он освободил меня от моего наказания и от всех моих страданий. Он рассказал мне правду, которую мы искали, Морган, Орфей и я, все эти пятьдесят лет.
— Знаете ли вы, — начал он, — что я часто мечтал оказаться на вашем месте? Я хотел участвовать в экспедиции в Египет. Я был в вашем возрасте…
— Но сегодня вам меньше, чем мне…
Он улыбнулся:
— В мечтах я плыл на «Востоке». Я исследовал истоки Нила… Часто я шел рядом с Морганом, с Орфеем или с вами…
— Вы никогда нам об этом не говорили…
— Моя роль состояла в том, чтобы служить Сегиру, растворяться в нем. Когда он был маленьким, я читал ему «Египетский курьер», который выписывал наш отец, и сколько раз он представлял, как копает песок Долины Смерти и находит удивительный камень, что откроет ему тайну фараонов. Он так этого жаждал, его страсть была столь огромна, что я пообещал себе служить ему — никогда не отказываясь, никогда не изменяя.
— Могу подтвердить, что в этом вы преуспели.
— Это также справедливо и в отношении вас. В ваших поисках вы ни разу не отступили, и я считаю, что именно это объединяет вас с моим братом. Он тоже никогда не довольствовался тем, что лежит на поверхности, он тоже верил в тайну фараонов. Я же лишь сопровождал его до той ночи 14 сентября 1822 года. — Фижак тяжело дышал. — Хорошее и плохое, таким образом, всегда представляют собой две части единого целого…
Он замолчал, погрузившись в воспоминания. В груди моей горели тысячи огней. Однако надо было ему помочь.
— Что произошло в тот вечер?
— Он пришел ко мне — примчался, так будет точнее. Его сердце билось, как барабан. Лоб покрыт испариной. В горле сухо. Он только что расшифровал свой первый иероглиф. Он уже держал в руках ключ. Я утверждал, что, вбежав, он крикнул: «Я нашел!» Это неправда. Он произнес эти слова гораздо позже, ибо когда он входил в подъезд дома, где я жил, какой-то громадный человек приблизился к нему и схватил за левую руку. Он взмахнул стилетом и всадил его в ладонь Сегира. Оружие было пропитано ядом мгновенного действия.
Тотчас же мой брат почувствовал, что кровь его горит. Убийца сбежал. А зло уже действовало.
— Кураре?
— Без сомнения, речь шла именно об этом, ибо начался паралич. Результат известен: гарантированная смерть. Сегир поднялся по лестнице. Он сумел постучать в мою дверь; но его дыхание уже было как у больного. Я схватил его под руки.
Мой брат умирал, а я не знал почему.
— Он не смог рассказать вам о нападении?
— Нет. Он был не в себе… Это потом он раз за разом, без конца повторял то, что я вам сейчас рассказал. Какая-то тень, порез, ужасная боль, сводившая мышцы… Он не смог описать лицо нападавшего… По причинам, которые вы поймете, мы решили никогда больше об этом не говорить.
— Уверяю вас, Сегир сдержал слово. Но вы фактически спасли преступника. В результате мы никогда не узнаем, кто дал ему яд.
— Англичанин?.. Ватикан?
— Нет. Не Ватикан, Фижак.
— Почему вы так уверены?
— Изабелле было поручено следить за Сегиром только для того, чтобы узнать, все ли он сообщил о расшифровке. Тайна? Быть может, об этом вы и собирались мне рассказать?
— Терпение… Давайте остановимся на Изабелле… Я понял ее роль в тот сентябрьский день 1832 года, когда мы с вами встретились на кладбище.
— У меня уже была не та энергия…
— Я же не отличался терпением. Но я должен был противостоять скольким атакам. — Он улыбнулся: — Когда вы объяснили мне роль Изабеллы N., я понял ярость наших врагов. Ватикан опасался, что Сегир установит связь между письменностью фараонов и божественным; другие боялись политических последствий великого открытия. Боялись подчинения христианства исключительной власти, которую мог получить тот, кто узнает тайну, — в частности, император, у которого было чем нарушить игру сильных мира сего. Я понял и удивительные предостережения дона Рафаэля и аббата де Терсана. Они ободряли Сегира, но тоже опасались возможной развязки. Да, то была власть письменности, в которой все сомневались…
