Он легко попался в мою ловушку:
— Чья же это ошибка? Шампольон — предатель от науки!
Это был тон статьи, написанной Камилем Дютёйем в газете «Конститюсьоннель». И Жомар ликовал:
— Но правда не замедлит всплыть на поверхность…
— Тем лучше! Мне не терпится услышать.
Жомар смерил меня взглядом:
— Пожалуй, ты долго не проживешь.
— Я был бы так счастлив узнать хоть что-то, прежде чем умру, — прошептал я.
— Ну, тогда держи язык за зубами. Я решил оказать поддержку англичанину Дину Пикоку. Он готовит биографию Томаса Юнга. Но это весьма продолжительная работа. Она не завтра будет готова. — Он вздохнул: — Жаль, что тебя не окажется с нами, когда будет доказано, что настоящий дешифровщик — Юнг. По крайней мере, ты узнал бы, какой военной хитростью этот вечно печальный Шампольон проник в работу физика…
— И как же ты обосновываешь эту великую работу, которую я не буду иметь удовольствия прочесть?
— Сотрудничаю… Проверяю документы, в которых ученые выступают против Жана-Франсуа Шампольона. Пикок разоблачает его как шарлатана. Я нашел старые заявления Саси. Они удручающие, и я доказываю, что этот мэтр первым засомневался в Шампольоне. И этой историей я воспользуюсь, подпущу идею, что Саси — флюгер, чьи убеждения часто менялись. Верь мне, Фарос. Мы устроим замечательную бучу…
— Да, но я, вероятно, уже не смогу ее оценить, перед тем как сформировать свои убеждения окончательно.
— А стоило бы. В противном случае тебе придется выбрать свой лагерь, а ты не в состоянии больше выдерживать атаки!
Он прикусил губу. Тем не менее сомневался он недолго. Энергия Фароса Ле Жансема, возможно, была не просто легендой.
— Скажи мне, Фарос. А если бы ты дожил до того дня?
— Рискованная гипотеза.
— Какова была бы твоя позиция? За Жомара или против Жомара?
— Но о чем речь, бог ты мой? Ты мне говоришь о Юнге, потом о Шампольоне, а теперь вот о себе. Ты меня совсем запутал…
Жомар расслабился:
— Мой бедный Фарос, это правда, ты долго не протянешь…
Зазвонили колокола. Так мы и шли за гробом композитора Ригеля. Кажется, к нам присоединился его бывший ученик, талантливый Сезар Франк.[208]Но прошло уже больше года, и память моя уже не так хороша. Я только помню, что дрожал. Мы не опоздали. Священник заканчивал, а я уже направлялся к карете, что ожидала меня у входа на кладбище.
— Куда ты бежишь? — забеспокоился Жомар.
— Это ты сказал, Жомар. Моя жизнь коротка. Надо поторапливаться…
Куда я побежал и почему так тороплюсь писать сегодня? Время убегает, и я хотел бы закончить прежде, чем перо выпадет из рук. Итак, я побежал. Я шел к Фижаку и нес ему важную весть. Признаюсь, что взамен я надеялся получить другую…
Последняя надежда, но она была напрасна. Он не принял меня. Он просто отсутствовал. Мне ответили, что он уехал к семье в провинцию. Будь мне лет на двадцать поменьше, я прыгнул бы в экипаж. Но я переждал зиму — как же длинны были эти зимние дни. Весной я ему написал. Несколько неясных строк. Я информировал его о моих подозрениях о новой атаке на Шампольона. Эта мне казалась серьезнее прочих, поскольку английские и французские враги Сегира объединились. Ответ пришел только летом. Но незадолго до этого я уехал из Парижа — лечился в Пиренеях. Лечиться в моем возрасте — какой идиотизм! Я слишком поздно узнал, что он предлагал мне встретиться, обсудить дело, о котором, ему казалось, он знал все. «Как бы то ни было, — добавлял он, — я благодарю вас за вашу неизменную верность, доказательство дружбы, которую я не смог оценить по достоинству в трудные времена. — Дальше он интересовался новостями и заканчивал так: — Наш последний разговор был бурным. И в ответе за это я. Место и обстоятельства не располагали к откровенности. Сегодня я готов ответить на ваши вопросы, которые, я уверен, по-прежнему жизненно важны». Его тон на редкость обнадеживал, но письмо его прождало меня в Париже до сентября.
Тогда я заболел. Похоже, должно было наконец произойти то, что предсказывали мне с самого детства. В одном Жомар был прав: я приближался к концу.
Я бредил. Я звал отца-книготорговца и мать, которая плакала и умоляла, чтобы ее малыш выжил. Не раз мне казалось, что все кончено. Я погружался во тьму и вновь из нее выходил. Я слышал какие-то голоса, умолял повременить ангела, который брал меня за руку и говорил: «Пойдем». А потом я вернулся к жизни. К другой жизни. Та, что была прежде, помутнела, потемнела и вызывала у меня желание пойти к свету, который мне открылся. Но я выдержал. В начале зимы врачи уже шептались у меня за спиной, что я взял отсрочку и они не понимают причин подобной метаморфозы.
Сколько еще времени? Какая разница, если я уходил. Вчера я предупредил Фижака, что не могу больше ждать, и что, ее-ли мы оба готовы, пора поговорить. Сегодня я увидел его, и теперь знаю, чего мне не хватало, чтобы закончить. Остается написать лишь несколько страниц, чтобы закончить этот роман о Сегире.
Париж, 11 марта 1854 года.
Я, Фарос-Ж. Ле Жансем, востоковед и издатель, готовлюсь умереть, ибо ничто больше не удерживает меня на этой земле. Я завершил свою часть работы. Я выполнил миссию, которую завещал мне Орфей.
Это случится, быть может, сегодня вечером, или завтра, или ночью. Это случится, и я не испытываю никакой горечи. Я узнал, что такое дружба, я поездил по миру, я вблизи видел великолепие Египта, прикоснулся к его тайнам, полюбил Нил и пустыню. Я увидел и узнал все это. А также многое другое, не менее прекрасное: я знаю, что произошло ночью 14 сентября 1822 года.
Не мои вопросы заставили Фижака открыть душу. Думаю, мне надо быть благодарным за это желание не умирать, пока существовала тайна Шампольона. Жизненная сила? Проще говоря, истина. Однажды в Каире, очень давно, мы с Морганом и Орфеем поверили в его триумф. Фижак откликнулся: он пришел ко мне. И сказал:
— Фарос, я узнал из вашего послания… Вы так бледны…
Я ответил:
— Я просто умираю, но я счастлив, что проживу этот момент с вами.
И тут я узнал, что смерть моя может сделать наши жизни красивее. Я прочел это в его умиленном взгляде. Фижак готов был заговорить.
Он улыбнулся, наклонился вперед. Взял мои руки в свои. Этого жеста было достаточно, чтобы все вокруг меня поплыло. Воздух отказался меня держать. Я упал. Он меня обнял.
Наши опасения умолкли. Мы наконец-то были вместе; два старых друга, которым нечего бояться, ибо они в последний раз намерены воспользоваться тем, что предлагала им жизнь.
— Вы в лучшей форме, чем я, — прошептал я.
