Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
После сообщения этих, неизвестно откуда взявшихся, подробностей следовало красочное, но в целом точное изложение сведений, уже известных нам из показаний Сулеймана ал-Халеби и свидетелей. Подводя итог сказанному, Сартелон потребовал для убийцы Клебера «ужасного наказания, соответствующего обычаям этой страны»: сначала сжечь на огне кисть правой руки преступника, после чего посадить его на кол. Для «соучастников», то есть для четырех шейхов аль-Азхара, знавших о готовившемся убийстве, но ничего не сделавших для его предотвращения, предлагалась «просто смертная казнь». В завершение своей речи оратор не преминул еще раз напомнить о том, кто является истинным виновником содеянного Сулейманом: «Пусть визирь и свирепые османы, коими он командует, с ужасом узнают о каре, постигшей того монстра, что осмелился исполнить их жестокую месть».
Заслушав докладчика, трибунал приступил к голосованию. Сулеймана ал-Халеби и его «сообщников» единогласно признали виновными и осудили: первого - на ту казнь, которой потребовал для него обвинитель, четырех же шейхов (скрывшегося Абдель Кадера ал-Гази - заочно) приговорили к отсечению голов. Материалы следствия и приговор было решено опубликовать на французском, арабском и турецком языках и распространить «везде, где потребуется».
По свидетельству авторов «Научной и военной истории», столь суровый приговор оказался для Сулеймана неожиданным. Его реакция, по их мнению, свидетельствует о том, что Бартелеми, очевидно, дал ему ложное обещание сохранить жизнь. Услышав приговор, молодой человек воскликнул в сердцах: «О да, я знал это! Нельзя доверять таким собакам, как вы. Посмотрим же. Поторопитесь, я готов».
Что надо было обещать человеку, чтобы в такой ситуации он еще мог надеяться на спасение? Этого нам уже не узнать. Возможно, Бартелеми посоветовал убийце ссылаться на безумие в качестве смягчающего вину обстоятельства, что, дескать, и позволит ему избежать казни. На такую мысль наводит сделанное в ходе допроса заявление Сулеймана о том, что «он находился в безумии с тех пор, как взялся за этот план». Но это не более чем предположение.
17 июня французская армия хоронила своего главнокомандующего. Процессию открывал отряд кавалерии, затем везли пять полевых орудий, за ними шествовали 22-я легкая полубригада, кавалерийский полк, пешие гиды, военный оркестр. Гроб с забальзамированным телом Клебера, покрытый черным бархатом с вышитыми на нем серебряными слезами - символ скорби, - был водружен на античную колесницу, которую влекла шестерка коней, укрытых черными попонами и украшенных белыми плюмажами. За гробом шел главнокомандующий Мену в сопровождении старших чинов армии. Далее следовали военные инженеры, члены Института Египта, военные чиновники, офицеры медицинской службы, оккупационная администрация, мамлюки Мурад-бея, каирские ага, кади, шейхи и улемы, греческие и армянские епископы, священники и монахи, копты и католические монахи, городские корпорации, 9-я и 13-я полубригады, моряки, саперы, специалисты по аэростатам, полк дромадеров, пешая артиллерия, греческий легион, коптский легион, вспомогательный корпус сирийских мамлюков. Замыкала шествие французская кавалерия.
Под залпы крепостных орудий и траурную музыку оркестра многотысячная процессия потянулась с площади Азбакийя по улицам Каира к воротам Баб-Гейт-эль-Паша, выходившим к форту Института, куда прибыла к 11 часам утра. На эспланаде возле форта войска под грохот холостых залпов из орудий и мушкетов произвели несколько показательных перестроений, после чего кортеж двинулся к французскому укрепленному лагерю на ферме Ибрагим-бея. Чтобы огромная процессия могла без задержки войти в лагерь, заранее проделали обширную брешь в окружавшем его земляном валу - куртине. Возле вырытой внутри лагеря могилы гроб Клебера поставили на постамент, вокруг которого построились войска. Солдаты возложили себе на головы лавровые и кипарисовые венки, символизировавшие соответственно воинскую славу и траур. Надгробную речь произнес математик Фурье, секретарь Института Египта и представитель французской администрации в каирском диване. Интересно, что в его пространном выступлении, изобилующем античными образами и упоминаниями о предшествовавших славных страницах Египетского похода, о виновнике гибели Клебера было сказано крайне скупо: «человек, движимый темной яростью фанатизма». И ни слова о великом визире и его предполагаемом «заговоре»!
Затем войска прошли строем перед гробом под грохот залпов крепостной и полевой артиллерии, отдав последние почести своему генералу. После этого процессия вновь направилась к форту Института. Возле него возвышался тот холм, которому и предстояло стать голгофой для Сулеймана ал-Халеби и его «сообщников». Здесь похоронная церемония, до того момента выстроенная в полном соответствии с традицией публичных торжеств эпохи Французской революции, должна была завершиться леденящей душу средневековой казнью.
Со всех сторон холм был окружен войсками и толпами горожан. Все ожидали прибытия осужденных. Наконец, те показались. Три шейха горько оплакивали свою судьбу. Сулейман держался невозмутимо. Его мужество произвело большое впечатление на французов и отмечалось в мемуарах многими очевидцами того страшного дня. Даже много лет спустя авторы «Научной и военной истории» вспоминали о последних часах жизни молодого сирийца с нескрываемым уважением. Впрочем, как истинные приверженцы просветительского рационализма, они стремились к технической точности в описании деталей, поэтому приводимый далее фрагмент их сочинения людям впечатлительным лучше не читать:
«С первого до последнего мгновения этой медленной агонии Сулейман держался поистине героически. Он бесстрашно смотрел, как отрубили головы трем шейхам. Их кровь брызнула на него, но это его не смутило. Когда настал его черед и принесли жаровню, на которой предстояло сжечь кисть его правой руки, он принял муки этой первой кары без малейшего ропота. Воздевая глаза к небу, невозмутимый, восхитительный в своей самоотверженности и воодушевлении, он наблюдал за тем, как горит его рука, и ни один мускул не дрогнул у него на лице, выдавая страдание. Он вскрикнул лишь однажды, когда отскочивший уголек упал ему на сгиб локтя. А когда палач Бартелеми Грек (Бартоломео Серра) укорил его за эту слабость, он ответил: “Собака неверная, как ты смеешь мне это говорить? Выполняй свой долг и позволь мне выполнить мой. Судьи не приказывали жечь мне локоть”.
Когда плоть кисти его руки полностью выгорела, Бартелеми занялся приготовлениями к посажению на кол. Эта ужасная казнь была осуществлена со всеми сопутствующими ей печальными эффектами. Приговоренного положили животом на землю, двое подручных [палача] раздвинули и удерживали его ноги, Бартелеми Грек мощными толчками загнал ему в заднепроходное отверстие огромный кол, который вошел в тело на двенадцать дюймов [30 см]. Затем при помощи веревок и досок закрепили ноги и подняли всё устройство примерно на двенадцать футов [3 м] над землей. Во время этой ужасной пытки Сулейман чистым голосом разборчиво пропел священные для мусульман строки, свидетельство о вере, обычно звучащее с высоты минаретов: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммад - Пророк его», сопроводив эту формулу несколькими стихами из Корана. Раздираемый изнутри ужасным орудием смерти, Сулейман пытался, раскачиваясь, принять такую позу, которая позволила бы ему быстро умереть. Хладнокровно и гордо обведя взглядом зрителей, он попросил воды, а когда никто ему ее не дал, плюнул в толпу. В течение трех часов он агонизировал на колу, время от времени потряхивая головой, чтобы ускорить миг кончины, и отклоняясь назад в попытке высвободиться из пут. Одни говорят, он умер от того, что этими движениями добился своей цели, другие говорят, что его последний вздох ускорил стакан воды, поданный ему солдатом на стволе ружья».
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
