[Боярин] Шереметев считал недостойным себя обжираться вместе с прочими, так как он, много путешествуя, образовался, носил немецкого покроя платье и имел на груди Мальтийский крест. Между тем пришел царь. Вид его был исполнен печали. Скорбь выражалась на его лице. Иностранные посланники, отдавая должную Государю честь, по обычаю своему, низко ему поклонились, и он с ними поздоровался с отменною лаской. Когда Лев Кириллович, встав с своего места, поспешил навстречу царю, он принял его ласково, но с какою-то медленностию; он некоторое время подумал, прежде чем наклонился к его поцелую. Когда пришло время выносить гроб, любовь к покойнику царя и некоторых других явно обнаружилась: царь залился слезами и перед народом, который в большом числе сошелся смотреть на погребальную церемонию, запечатлел последний поцелуй на челе покойника.
…Тело было внесено в реформатскую церковь, где пастор Штумпф произнес короткую речь. По выходе из церкви бояре и прочие их соотечественники, нарушив порядок, протискались, по нелепой гордости, к самому гробу. Посланники же, не подавая вида, что обижаются этим нахрапом, пропустили вперед всех москвитян, даже и тех, которые, по незнатности происхождения и должности, не имели права притязать на первенство… Когда пришли на кладбище, царь заметил, что порядок изменен и что подданные его, шедшие прежде позади посланников, очутились теперь впереди их, и потому, подозвав к себе младшего Лефорта, спросил его: „Кто нарушил порядок? Почему идут назади те, которые только что шли впереди?“ Лефорт низко царю поклонился, не объясняя происшедшего. Тогда царь приказал ему говорить, что б то ни было, и когда Лефорт сказал, что русские самовольно нарушили порядок, царь хотя и был этим взволнован, но произнес только: „Это собаки, а не бояре мои“. Шереметев же (что должно отнести к его благоразумию) сопровождал, как и прежде, посланников, хотя все русские шли впереди. На кладбище и большой дороге были расставлены сорок орудий: три раза выпалили из всех пушек, и столько же раз каждый полк стрелял из своих ружей.
Один из тех, который обязан класть заряд в дуло, стоял, по глупости, пред отверстием орудия в то время, как должен был последовать выстрел, почему ядром и оторвало ему голову. По окончании погребения царь с солдатами возвратился в дом Лефорта, а за ним последовали все спутники, сопровождавшие тело покойника. Их уже ожидал готовый обед. Каждый из присутствующих в печальной одежде при погребении получил золотое кольцо, на котором были вырезаны день кончины генерала и изображение смерти. Едва вышел царь, как бояре тоже поспешно начали выходить, но сойдя несколько ступеней заметили, что царь возвращался, и тогда и все они вернулись с дом. Торопливым своим удалением заставили бояре подозревать, что они радовались смерти генерала, что так раздражило царя, что он гневно проговорил к главнейшим боярам: „Быть может, вы радуетесь его смерти? Его кончина большую принесла вам пользу? Почему расходитесь? Статься может, потому, что от большой радости не в состоянии долее притворно морщить лица и принимать печальный вид?“»
Смерть верного друга, приехавшего в Россию с Запада, была для Петра невосполнимой личной потерей. Жизнерадостный швейцарец направлял развитие своего юного друга и господина в пору его возмужания. Лефорт, неутомимый весельчак и гуляка, приучил юношу пить вино, танцевать, стрелять из лука; нашел ему любовницу и без устали изобретал все новые и новые буйные выходки, чтобы развлечь царя; сопровождал его в первых военных походах на Азов; уговорил Петра ехать в Европу и сам возглавил Великое посольство, в составе которого был и Петр Михайлов, и это долгое путешествие вдохновило царя на желание внедрить в России технические достижения и обычаи Запада. И вот, накануне крупнейшего из деяний Петра, двадцатилетней войны со Швецией, которой предстояло превратить неуравновешенного, увлекающегося молодого царя в великого императора-победителя, Лефорт умер.
Петр сознавал, кого он лишился. Всю жизнь его окружали люди, стремившиеся обратить свой чин и власть в государстве к собственной выгоде. Лефорт был не таков. Хотя близость к государю давала ему множество возможностей разбогатеть – он мог бы добиваться милостей и брать за это взятки, – Лефорт умер без гроша за душой. Денег у него было так мало, что, пока Петр не вернулся из Воронежа, пришлось просить у князя Голицына денег, чтобы купить парадный костюм. В нем Лефорта и похоронили.
Царь оставил Петра Лефорта, племянника и управляющего своего покойного друга, у себя на службе. Он написал в Женеву и просил сына Лефорта, Анри, приехать в Россию, потому что хотел, чтобы кто-нибудь из близких его друга всегда был рядом. В следующие годы роль Лефорта играли другие. Петр всегда любил окружать себя фаворитами и наделял огромной властью. Привязанность их к царю носила главным образом личный характер, и власть их проистекала исключительно из близости к государю. Самым заметным из этих людей был Меншиков. Но Петр никогда не забывал Лефорта. Как-то после роскошного вечера во дворце у Меншикова, который Петр с удовольствием провел в кругу закадычных друзей, царь написал хозяину дворца, находившемуся в отъезде: «Я впервые веселился от души после кончины Лефорта».
* * *
А шесть месяцев спустя, словно затем, чтобы сделать последний год уходящего столетия еще более памятным в жизни Петра, судьба лишила его и второго преданного советника и друга-иностранца, Патрика Гордона. Здоровье старого солдата стало постепенно сдавать. Накануне нового, 1698 года он отметил в своем дневнике: «В этом году я ощутил серьезный упадок сил и здоровья. Но да исполнится воля Твоя, о всемилостивый Господь!» Последний раз он был на людях, у своих солдат, в сентябре 1699 года, а с октября уже не поднимался с постели. В конце ноября, когда силы быстро покидали Гордона, Петр часто навещал его. Вечером 29 ноября он приходил дважды – Гордон слабел на глазах. Во второй раз при появлении царя от кровати отступил священник-иезуит, уже давший Гордону последнее причастие. «Сиди, сиди, святой отец, – сказал Петр, – делай что нужно. Я не стану мешать». Петр обратился к Гордону, но тот молчал. Тогда царь взял зеркальце и поднес его к лицу старика в надежде заметить признаки дыхания. Их не было. «Святой отец, – сказал Петр священнику, – я думаю, он умер». Царь сам закрыл глаза умершему и покинул дом, едва сдерживая слезы.
Гордону тоже устроили торжественное погребение, на котором присутствовали все московские сановники. Русские пришли охотно – все ценили старого воина за верную службу трем царям и заслуги перед государством. Его гроб несли двадцать восемь полковников, и двадцать самых высокородных дам сопровождали вдову в траурной процессии. Когда гроб Гордона поместили в склеп рядом с алтарем церкви, снаружи дали салют из двадцати четырех орудий.
Петр скоро ощутил, какую понес утрату – и для дела, и для души. Гордон был самым талантливым военачальником в России, приобрел значительный опыт во многих кампаниях. Как бы пригодился такой командир и советник в приближавшейся войне со Швецией! Будь он жив – и разгрома под Нарвой, всего через год после его кончины, вероятно, не произошло бы. Да и в застолье Петру недоставало седого шотландца, который преданно старался угодить своему повелителю и пил, не отставая от людей вдвое моложе его. Недаром опечаленный Петр сказал: «Государство лишилось с ним ревностного и мужественного слуги, который благополучно выводил нас из многих бед».
