Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
«Те, кто были на так называемом Государственном совещании в Большом московском театре, – вспоминал Набоков, – конечно, не забыли выступлений Керенского, – первого, которым началось совещание, и последнего, которым оно закончилось. На тех, кто здесь видел или слышал его впервые, он произвел удручающее и отталкивающее впечатление. То, что он говорил, не было спокойной и веской речью государственного человека, а сплошным истерическим воплем психопата, обуянного манией величия. Чувствовалось напряженное, доведенное до последней степени желание произвести впечатление, импонировать. Во второй, заключительной речи он, по-видимому, совершенно потерял самообладание и наговорил такой чепухи, которую пришлось тщательно вытравлять из стенограммы»36.
Пожалуй, эта истерика была неизбежной. Керенский просто не знал, что делать, обычная демагогия не помогала, необходимо было принимать решение, но он не мог решиться на поступок, может быть, потому, что мыслил привычными категориями. Керенский расточал угрозы налево и направо, убеждал слушателей в том, что у него хватит силы справиться с врагами революции37. Глава правительства заявил: «И я направо и налево скажу вам, непримиримым, что ошибаетесь вы, когда думаете, что потому, что мы не с вами и не с ними, мы бессильны. Нет, в этом и есть наша сила (аплодисменты, возгласы “браво”), что мы позволяем и имеем право позволить себе роскошь восстаний и конспиративных заговоров (аплодисменты). Помните, что нападая и борясь с единым источником власти до Учредительного собрания, вы – одни сознательно, другие бессознательно – готовите торжество тех, кого вы мало ненавидели и потому скоро начинаете забывать (аплодисменты, голоса “правильно, верно”)… И какие бы и кто бы мне ультиматумы ни предъявлял, я сумею подчинить его воле верховной власти и мне, верховному главе ее (бурные аплодисменты)»38.
Один из лидеров Советов этого периода неплохо сформулировал и логику, и причины такого поведения: «“Революция не знает врагов слева”, – таково было идейное завещание, полученное нами от великих народных движений прошлого. Оно пропитало все наше мышление»39. Внешне могло показаться, что Керенский занимал (или пытался занять) равноудаленную позицию от левых и правых. Но, во-первых, это было не так по сути, а, во-вторых, равноудаленность ведет к изоляции. Боясь «друзей слева», это правительство не решалось сотрудничать с элементами порядка как с «врагами справа».
Примерно так же описал границы метаний Керенского один из его единомышленников: «Не полагаю, чтобы он был готов на “решительные и беспощадные меры против демократии”, и уже совсем не допускаю мысли, чтобы он приветствовал Корнилова как главу нового кабинета или вождя директории, как выражался Савинков. Такая мысль не могла прийти Керенскому в голову уже по одному тому, что он ждал удара не столько слева, сколько справа, и генералов боялся чуть ли не больше, чем большевиков. Такому неправильному пониманию политической обстановки, ускорившему падение Февраля, способствовали выжидательная тактика большевиков, инерция привычной для Керенского борьбы с реакцией и атавистическая в русском левом интеллигенте враждебность к армии»40.
Результат такой раздвоенности был очевиден. «Правительство Керенского кувыркалось, точно подстреленная птица, – вспоминал Родичев, – обманывало себя и других фразою и ложью точно под гипнозом, ничего не предпринимало, отталкивая от себя все элементы порядка»41. На самом деле фразой уже никого или почти никого не обманывали. «Правительство, – призывал с эстрады Керенский, – ждет вашей критики и указаний»42. На самом деле он мог рассчитывать только лишь на критику. Противостояние между правыми и левыми частями зала становилось все более и более сильным, очевидным, даже декларативным, подчеркнутым.
Во второй день работа совещания началась в 11 часов криками левой части «Да здравствует Керенский! Да здравствует армия великого народа!». В ответ правая часть стала кричать «Да здравствует Корнилов!». На мгновение воцарилась тишина, что дало возможность Керенскому предоставить слово для приветствия представителям Государственной думы 1, 2 и 3-го созывов. Только после этого слово было предоставлено Корнилову43. Керенский заявил о том, что он был «вызван» в Москву для того, чтобы сообщить о положении на фронте и в армии. Правая часть зала устроила генералу овации44. Левая часть совещания в ответ вообще отказалась приветствовать Главковерха45. Депутаты-солдаты даже не встали с мест, обстановка накалилась, и тогда торжествующий Керенский сыграл, наконец, роль власти: он предложил сохранять спокойствие и выслушать «первого солдата Временного правительства»46.
Выступление генерала было чрезвычайно жестким. Он открыто заявил, что в настоящий момент, даже несмотря на то, что введение смертной казни на фронте оздоровительным образом подействовало на армию, полностью полагаться на нее еще нельзя. Причина случившегося также была ясна: «Позор тарнопольского разгрома – это непременное и прямое следствие того неслыханного развала, до которого довели нашу армию, когда-то славную и победоносную, влияния извне и неосторожные меры, принятые для ее реорганизации»47.
Перечислив примеры многочисленных убийств офицеров, совершенных «солдатами в кошмарной обстановке безрассудного, безобразного произвола, бесконечной темноты и отвратительного хулиганства», генерал под одобрение правого крыла совещания перешел к методам борьбы с развалом армии. Он привел в пример 56-й Сибирский стрелковый полк, «столь прославленный в прежних боях» и бросивший свои окопы под Ригой. Солдаты немедленно вернулись на позиции, как только узнали о приказе Корнилова «истребить полк»48. Впечатление от этих слов в зале было громадное. Справа немедленно последовали аплодисменты, слева царила тишина49.
Судя по всему, воспоминания о том, чем и как закончилось широко отрекламированное наступление «новой армии» с ее «самыми свободными в мире людьми», не были приятны Керенскому, и поэтому, когда Корнилов произнес: «Таким образом, с анархией…» – последнее слово явно стало последней каплей в чаше терпения Керенского, и он прервал выступление Корнилова: «Простите, генерал. Я прошу собрание выслушивать те места доклада, которые говорят о великом несчастии и страданиях нашей земли, не сопровождая их недостойными знаками внимания». Эта попытка закончилась провалом: генерал продолжил прерванную речь теми же словами: «Таким образом, с анархией в армии ведется беспощадная борьба, и анархия будет подавлена»50. Весьма показательно, что эта перепалка была исключена из последующих опубликованных стенограмм51.
Корнилов был убежден: необходимо возвратить в армию дисциплину. Альтернатива этому была ясна: падение Риги, открытый путь для наступления противника на Петроград, окончательный развал Юго-Западного и Румынского фронтов. Генерал открыто предупреждал: время для дискуссий и митингов закончилось, ждать или колебаться было уже смертельно опасно… «Если решительные меры для поднятия дисциплины на фронте последовали как результат тарнопольского разгрома и утраты Галиции и Буковины, то нельзя допустить, чтобы порядок в тылу был последствием потери нами Риги и чтобы порядок на железных дорогах был восстановлен ценою уступки противнику Молдавии и Бессарабии»52. Вслед за генералом выступили представители православной, старообрядческой и евангелистской церквей. Потом к депутатам Собрания обратился Каледин53.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
