Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
Иначе он поступить не мог. 13 (26) августа он записал в своем дневнике, что Корнилов и его сторонники утратили веру «…в возможность сделать что-либо по воссозданию силы армии тем путем, которым мы шли с первого дня революции, именно путем постепенного перевоспитания масс, достигаемого совместной работой офицерства и наиболее сознательной части солдатской массы в комитетах, применяя, когда нужно водворить порядок и вооруженную силу»14. Между тем в эти дни большевики развернули активную пропаганду против совещания и сумели организовать массовую однодневную забастовку протеста в городе15.
Она была массовой и заметной16. Прекратили работу крупные фабрики и заводы, остановились трамваи. «В глубоком волнении, в острой тревоге начинала Москва вчера свой день, – отмечали 13 (26) августа «Русские Ведомости». – На ее долю выпало оказать приют Всенародному Государственному совещанию, созванному Временным правительством в один из самых роковых моментов русской истории, равных которому, может быть, еще не бывало во всем ее прошлом. И Москва не имела уверенности, что обеспечит в полной мере гостеприимство тем, которые со всех концов
съехались в нее для важного государственного акта, что обеспечит она полное спокойствие этой работе и тем, которые призваны ее выполнить. Вместо такой уверенности – тысяча тревожных опасений, которые питались агитацией некоторых крайне левых групп»17.
Вопреки этим опасениям, обстановка в городе была относительно спокойной18. Керенский был счастлив: по его мнению, все случившееся стало знаком изоляции правых и левых и явным свидетельством верности избранного им политического курса19. Центр Москвы находился под усиленным контролем армии. Войска плотно блокировали здание Большого театра, вход за кольцо патрулей разрешался только по пропускам, контрольные пункты были поставлены и внутри театра20. Внешние патрули состояли из юнкеров и вольноопределяющихся, внутри театра стояли только юнкера21. Около часа дня 12 (25) августа стали собираться депутаты, особенно активно зал начал заполняться в районе 14:00 и в 14:30, за полчаса до открытия совещания театр был уже полон22.
«Великолепный зал Большого театра сверкал всеми своими огнями, – вспоминал Суханов. – Снизу доверху он был переполнен торжественной и даже блестящей толпой. О, тут был поистине весь цвет русского общества!»23 Представительство совещания действительно поражало своей пестротой. Депутаты Государственной думы всех четырех созывов (488 человек), представители крестьянства (100 человек), Советов рабочих и солдатских депутатов (100 человек), их исполкомов (129 человек), городов (147 человек), Земского и Городского союзов (118 человек), торгово-промышленных организаций и банков (150 человек), технических организаций (99 человек), трудовой интеллигенции (83 человека), духовенства армии и флота и духовных организаций (24 человек), национальных организаций (58 человек), продовольственных комитетов (90 человек), сельскохозяйственных обществ (51 человек), кооперативов (313 человек), профсоюзов (176 человек). Были представлены комиссары Временного правительства (33 человека), его члены (15 человек), представители Военного министерства (3 человека), чины судебных органов Москвы (4 человека) – всего было выдано 2500 депутатских билетов24.
Помост и сцена театра были объединены и задрапированы красным сукном25. На сцене был поставлен стол, зал был разделен на две части. «На глаз постороннего наблюдателя, – отмечал Милюков, – зал Большого театра, где заседало Государственное совещание, разделился на две почти равные половины: правую от среднего прохода (если смотреть со сцены), где заседали члены Государственной думы и единомышленники “общественных деятелей”, и левую, предоставленную представителям “демократических организаций” тыла и фронта. Посторонний зритель, который не знал бы состава собрания тотчас же, после первых речей с трибуны, мог бы познакомиться с распределением в нем политических настроений по аплодисментам. Когда рукоплескала правая сторона зала, молчала левая. Когда хлопала и неистовствовала левая, правая была погружена в унылое молчание. Лишь в очень редких случаях, но знаменательных для данного момента, весь зал вставал и приветствовал ораторов»26.
Слева сидели социалисты, по большей части одетые в военные мундиры, справа октябристы, кадеты, промышленники. Участник совещания вспоминал: «Две стороны смотрят друг на друга с ненавистью»27. Отсутствие радикалов не снизило накала страстей. «Слева точно не было, – отмечал В. Чемберлин, – типичных фигур июльских дней – кронштадтских матросов, готовых уничтожить буржуазию, или перепачканных рабочих из Путиловской Красной гвардии, нервно поглаживающих непривычные винтовки. Нет, там сидел цвет самоназвавшихся “демократических сил” страны: лидеры умеренных социалистических партий, профсоюзов, радикально настроенные адвокаты и журналисты и немногочисленные, но весьма важные по значению вкрапления поручиков, унтер-офицеров и рядовых, которые представляли солдатский состав армии»28. В столкновении этих двух групп, которые через несколько месяцев будут сметены большевиками, было действительно немало патетики и бессмысленности29.
Ложи были заполнены военными. Генералы Алексеев и Каледин сидели в 1-й ложе бельэтажа. На них и Корнилова с надеждой смотрели противники дальнейшего развала страны. В 15:00 на сцену вышли 2 офицера, вставших в почетный караул у стола. Затем под аплодисменты появился Керенский, после него – остальные члены правительства30. Глава правительства сидел во главе стола, окруженный министрами и почетными членами совещания – Кропоткиным, Брешко-Брешковской и Плехановым31. Керенский открыл первое заседание длинной речью, неоднократно прерывавшейся аплодисментами, переходящими в овации32. Многие депутаты из провинции впервые увидели знаменитого уже политика, приехавшего в Москву, как шутили некоторые из его противников, «короноваться». Задуманный спектакль освящения власти путем красивых речей на многих все же не произвел должного впечатления.
«Перед ними стоял молодой человек с измученным, бледным лицом, в заученной позе актера. Выражением глаз, которые он фиксировал на воображаемом противнике, напряженной игрой рук, интонациями голоса, который то и дело, целыми периодами повышался до крика и падал до трагического шепота, размеренностью фраз и рассчитанными паузами этот человек как будто хотел кого-то устрашить и на всех произвести впечатление силы и власти в старом стиле. В действительности он возбуждал только жалость. По содержанию речи за деланным пафосом политической страсти стоял холодный расчет, как бы не сказать слишком много в одну сторону, не уравновесив произведенного впечатления немедленно же в другую. Основным тоном речи вместо тона достоинства и уверенности под влиянием последних дней, сказался тон плохо скрытого страха, который оратор как бы хотел подавить в самом себе повышенными тонами угрозы»33.
Керенский, очевидно, никак не мог отойти от приемов ведения защиты на политических процессах, давших ему в свое время популярность. Он ждал аплодисментов и взывал к эмоциям. В этом вступлении было немало чувствительных моментов. Иногда оратор почти переходил на стихи: «Армия наша – это сила, которую мы должны иметь чистой и ясной и самой в себе прекрасной»34. Он умел говорить красиво: «Временное правительство призвало вас сюда, сыны свободной отныне нашей Родины, чтобы открыто и прямо сказать вам подлинную правду о том, что ждет нас и что переживает сейчас великая, но измученная, исстрадавшаяся Родина наша. Мы призвали вас сюда, чтобы сказать эту правду здесь, всенародно, в самом сердце Государства Российского, в городе Москве. Мы призвали вас для того, чтобы впредь никто не мог сказать, что он не знал и незнанием своим оправдал свою деятельность, если она будет вести к дальнейшему развалу и к гибели свободного Государства Российского»35.
Ознакомительная версия. Доступно 22 страниц из 107
