улице, как вдруг по колонне секанула пулеметная очередь – те, кто шел в голове упали замертво, остальные залегли, спрятались за фонарными столбами, заборами, грудами камней, сваленных для ремонта мостовой. Смоляков засек пулемет – били с вершины холма, возвышавшегося над городом из руин бывшего костела. Полковник разбил отряд на два взвода, приказал одному обойти холм справа, другому слева, а потом ударить в тыл. Так и сделали. Правый взвод повел старшина Кукура, а левый он сам. На холме было польское кладбище, бойцы, прикрываясь за памятниками, поднялись на вершину и увидели трех немецких пулеметчиков, которые высматривали новые цели и постреливали в город короткими очередями. Немцы никак не ожидали нападения с тыла и дружно подняли руки. Они были в черных комбинезонах, в «обрезаных» десантных касках. Смоляков допросил их, но ничего путного пулеметчики не сообщили. Командир расчета унтерфельдфебель с рыжей бородкой приказал всем молчать, а Смолякову заявил, что они представляют здесь, в Зельве, (он так и сказал «представляют») вооруженные силы Германии. Но это было ясно и без его напыщенного заявления, как ясно и то, что ничего большего они не скажут.
– Расстрелять! – приказал Смоляков по-русски, и по-немецки.
– Вы не имеете права! – запротествовал унтерфельдфебель. – Вы нарушаете конвенцию о пленных.
– Вы десантники, и мы десантники. А десантники друг друга в плен не берут.
Пулеметчиков расстреляли в двадцати шагах от их позиции – под высоким кустом дикой сирени. Перед залпом рыжебородый выкрикнул:
– Хайль Остерайх! (Да здравствует Австрия!) Хайль Гитлер!
– Нехай, нехай! – передразнил фашиста Кукура. – Нехай сдохнет ваш Гитлер, как и ты, сволота!.. Огонь!
Пулеметчики свалились друг на друга. Старшина взял в руки их пулемет.
– Добрая штука! Хотя и тяжеловата. На костыль смахивает.
– Добрая штука, – подтвердил Смоляков. – А главное – универсальная, на все случаи боя. МГ-34 называется. Он у немцев идет и как ручной пулемет, и как станковый, и как танковый. С собой возьмем.
Смоляков показал старшине, как заправлять ленту и как менять перегретый ствол. В гнезде, обложенном камнями, оказалась еще целая коробка с набитыми лентами.
Холм, который захватили смоляковцы, возвышался над местечком метров на сто, а то и больше. Это и в самом деле была господствующая высота. С ее вершины открывались и все зельвенские улочки, и все извивы Зельвянки, и каменная мельница в четыре этажа, и оба моста – железнодорожный и взорванный шоссейный. Хорошо просматривался восточный берег реки, на котором обосновались немцы и теперь пытались просочиться в Зельву, как это удалось пулеметчикам-десантникам. Больше всего их интересовал железнодорожный мост. Но там скопилось слишком много красноармейцев, там стояли танки, бронемашины… Туда пока не совались.
На карте холм назывался Храмовая гора. На вершине и в самом деле торчали руины храмовых стен. Когда-то миряне – католики и православные долго велю распрю из-за этого храма – даже кровь друг друга пролили. Слишком уж притягательным было это место – поближе к небесам. Крест над храмом сиял на много верст окрест.
В первый же день войны на старый костел обрушились немецкие бомбы, и он рухнул. Наверное, все это было неспроста…
Старожилы говорили, что в древности на этой горе стояло языческое капище, там приносили человеческие жертвы, обагряли этот холм кровью, не одно столетие проливали ее там. Вот и кровь полковника Смолякова пролилась на этом же древнем жертвеннике. Налетели «мессершмитты», заметили людей на вершине, и прошлись на бреющем, сбривая все живое пулеметными трассами. Старшина Кукура ответил им огнем из немецкого же пулемета. Самолеты зашли еще раз… Ударили в восемь стволов… Пули высекали искры из старых камней, одна из них отрикошетировала и ударила полковника в висок…
Вместе со Смоляковым погибли еще трое бойцов, они не успели укрыться в камнях храма. Их похоронили на холме – на польском кладбище, обозначив братскую могилу фуражкой полковника, придавленную куском гранита. Да еще положили ворох дикой сирени.
Разведчики вышли к разбитому шоссейному мосту, где генерал Карбышев вместе с командиром понтонного батальона пытались определить, как скоро можно будет восстановить подорванные опоры. Но делали они это издалека, поскольку всякое движение возле моста накрывалось минометным огнем с того берега.
* * *
Остатки отряда полковника Смолякова вернулись в Замковый лес ни с чем. Отряд привел генерал-лейтенант Карбышев, весьма удрученный гибелью друга. Голубцов тоже очень расстроился, он ценил Смолякова за ум, отвагу, честность, за его офицерское прошлое на Первой мировой, да и просто по-человечески был весьма расположен к этому немногословному природному казаку.
Помянули из заветной голубцовской фляжки.
– Я с ним еще на первой германской познакомился, – рассказывал Карбышев. – На Юго-Западном фронте. Я тогда под Перемышлем дивизионным инженером был. А Смоляков пришел командиром маршевой роты. Попросил у него бойцов копер поднять. Подняли. Я штабс-капитаном был, виноват, толька «капитана» получил, а он – прапор. Угостил его папироской. Стоим, курим. А над нами, над фронтом работ немецкий «таубе» вьется, интересуется, что мы там строим. Смоляков берет у своего солдата винтовку, и с третьего выстрела самолет задымил, улетел. Вот такой он казак был! Он из донских, а я из сибирских. Мы с ним быстро общий язык нашли.
– А я – из волжских, – вставил Голубцов.
– Ну и с тобой мы сговорились. Казак казака…
– Я тут поругал его перед отъездом. Теперь душа ноет. Не попрощался толком.
– На войне не прощаются.
– Может, все-таки поедете в Москву, Дмитрий Михайлович? Я сопровождение выделю.
– Давай договоримся, раз и навсегда, чтобы ты мне этого больше не предлагал. Что я в Москве буду делать? Научные работы писать? Да здесь война, здесь я должен быть со всеми моими инженерами! Я тут нужнее! Понимаешь это?!
– Да мне за вас боязно! Уж столько хороших людей потерял…
– Вот их и помянем! Упокой, Господи, раба твоего воина Александра! Сопричти его с праведниками твоими…
– И прости ему все вольные и невольные согрешения, – продолжил Голубцов.
– Аминь! – сказал Карбышев.
На том разговор и кончили. Голубцов развернул
