под потолком, и маманя появилась...
Ух ты, ну надо же! Челюсть от удивления отвисает, того и гляди на колени упадет...
Что за платьице на ней надето — из желтого тарлатана146, наподобие летнего, на узеньких лямочках, с глубоченным вырезом и коротеньким подолом, едва прикрывавшим женскую тайну, тесном дальше некуда. Тарик и не подозревал, что у нее есть такое насквозь неполитесное платьице. Впрочем, он и не подозревал, что у папани есть наряд Матроса, — никогда не бывал в родительской одевальне.
Он смотрел с отстраненным любопытством изучателя147, как это называется на ученом языке. Как иначе смотреть на собственную маманю, не с мужским интересом же, вот это выйдет натуральное мозгоблудство. Он и пришел сюда как изучатель, решившись увидеть, как это происходит у взрослых, и не более того... О
Тарлатан прозрачен, как жидкое стекло, все можно рассмотреть. Фигура у мамани, конечно, не девичья, но лишний раз понятно, почему на нее до сих пор заглядываются мужчины, даже тот дворянин долго не мог отлипнуть, а уж фальфабель слюнки пускал... Видно, что женская тайна аккуратно, начисто выбрита — ну ничего себе... Но красиво, чего уж там.
Распущенные волосы волной падают на плечи, а губы и глаза подмазаны, но гораздо обильнее, чем положено политесным женщинам, а вот веселые девки в рабочие вечера только так и подмазываются. Из-за этого прозрачного куцего платьица маманя как две капли воды походила на веселую девку. В таких вот платьицах они у себя в домах перед посетителями и щеголяют, заразки, рассказывал старший брат.
— Ну, проходи смелее, раскрасавица, — сказал Матрос-папаня. — Я ж не кусаюсь, ты не думай. Мы, пенители штормовых морей, красоточек не кусаем, мы с ними нежней обходимся... Как зовешься, прелесть портовая?
Тарику в этих словах послышалось что-то ужасно знакомое.
— Шармиделла, — произнесла маманя, остановившись на полпути к постели. — Правда, меня так и зовут...
— Делла, значит, — сказал папаня. — А меня Дастср... последние десять лет, ха!
Теперь Тарик не сомневался, знал точно: это сцена из «Зачарованного клада», третьей книжки о похождениях бравого капитана «Альбатроса» Фаулета. Нуда: «Альбатрос» пришел в вольный порт Каларо-Тарада продать захваченную намедни купеческую каракку с грузом шелка, и лихой Дастер, вожак «бешеной ватаги»148, по своему обыкновению заглянул в веселый дом «Семью семь прелестниц» и, как было у него в обычае, потребовал «девочку посвежее, не затасканную, да чтобы с ней приятно поговорить можно было обо всем на свете». И швырнул на конторку дюжину золотых — он никогда в таких делах не мелочился, он ни в чем и никогда не мелочился. Хозяин, кланяясь, сказал, что есть редкостный товарец, для щедрых посетителей и приберегали. И пришла Делла. Значит, вот так: даже не Зар и Аянка, а Дастер и Делла... И оба держатся как заправские лицедеи — значит, не впервые представление разыгрывают. Ну, родители... вон как развлекаются! А он-то думал, это у них происходит скучно — но ничего подобного...
Делла присела на постель, Матрос налил ей и себе по немаленькому стаканчику вишневой водочки, лихо опорожнил свой, и Делла выпила до дна. А вот тут у них неточность: в книжке Делла отчаянно закашлялась, поперхнувшись, потому что пила водочку впервые в жизни, и Дастер хлопал ее по спине, пока не отдышалась. Эта Делла, конечно же, выпила привычно — ну, все-таки это не Делла, а Аянка. А вот дальше по книжке...
Делла спросила:
— Как вы только пьете этот жидкий огонь?
Дастер одной рукой ее приобнял, сдвинув лямочку с круглого плеча, другой гладил ноги ничуть не грубо. Усмехнулся:
— Красотка, огонь у моряка. И совсем не жидкий, очень даже наоборот. Расскажи-ка лучше, как сюда попала.
Тарик услышал именно то, чего ожидал: очень печальную историю. Отец-рыбак однажды не пришел назад, сразу полдюжины баркасов не вернулись после жуткой бури. Потрясенная этим мать слегла с отнявшимися руками-ногами, а через неделю тихо умерла во сне, и Делла осталась одна-одинешенька на белом свете. Как случается со многими рыбаками, сбережений отец не оставил. Делла мастерски умела делать одно: разделывать рыбу, но в разделочную рыбацкого порта ее не взяли, там и так людей хватало. Вообще-то брали, но Мастер потребовал регулярных услуг понятного рода. Какое-то время она жила тем, что продавала
оставшуюся от отца одежду и разные домашние вещички, но скоро они кончились, и несколько дней пришлось голодать. Тут-то и заявилась одна пронырливая тетушка с их улицы и прямыми словами предложила пойти в веселый дом, приговаривая: от тебя не убудет, девонька, эта штука останется при тебе, а жить будешь припеваючи, с твоей-то о мордашкой и фигуркой к простым
морякам отправлять не будут, станешь забавой для чистой публики...
Делла держалась два дня, а потом, окончательно оголодав, поплакала и решилась, и сегодня у нее первый посетитель. Признаться, с невинностью она уже рассталась: совратил жгучий красавчик с их улицы, а добившись своего, прикинулся, что знать ее не знает. Хорошо еще, что не затяжелела в дополнение к прочим невзгодам...
Дальше, естественно, наступило молчание. Сочинитель от себя написал: конечно, Дастер, ходивший по морям пятнадцать лет и посетивший превеликое множество веселых домов, отлично знал, что многие веселые девки мастерицы выдумывать всякие душещипательные истории, по которым они сюда попали не из тяги к привольной жизни и любви к легким денежкам, а из-за печального сплетения трагических жизненных горестей. Наслушался баек и позатейливее. Но сейчас, к своему безмерному удивлению, обнаружил, что верит девушке в каждом слове.
Сочинителя тут, понятно, не было, поэтому так и осталось неизвестным, что думал Дастер. А вот потом все пошло по книжке: не тот был мужик Дастер, чтобы расчувствоваться и уйти, на прощанье высыпав перед Деллой все оставшиеся в кошеле деньги (такое бывает только в голых книжках для девчонок, какие ни один мальчуган читать не станет, хоть режь). Дастер рассуждал очень даже жизненно: если он уйдет — придет другой, не такой благородный душою. И деликатненько уложил Деллу на неразобранную постель, сдвинув и вторую лямочку так, что мог полюбоваться прелестями Деллы во всей их красе (а грудь у
Лянки, отметил изучатель, мало чем уступит девичьей). Куцый подол прозрачного платьица, под которым ничего не было, оказался повыше пупка, так что платьице превратилось в этакий неширокий поясок. И Дастер, опытный в обращении с женским полом, вольничал руками так, как Тарику
