у чертей так принято», — подумала Прасковья.
Молча вошли в подъезд, поднялись на второй этаж. Прасковья открыла дверь своим ключом.
— Богдан, к нам гость, — проговорила она в прихожей с несколько наигранной бодростью.
Богдан всмотрелся и сразу узнал:
— Ты? Решился навестить ослушника и арестанта?
— Могу себе позволить навещать кого угодно и где угодно, не докладывая начальству, — ответил Родион серьёзно. — Дослужился, — проговорил он с непонятным недовольством.
— Ваше превосходительство что ли? — засмеялся Богдан. Прасковье показалось, что засмеялся невесело.
Мужчины запоздало и неловко обнялись.
— Идите в гостиную, я покормлю ребёнка и присоединюсь, — сказала Прасковья. — У нас, Родион, малыш. Я Вам его потом покажу.
— Покажите, конечно, но я не ценитель, — покачал головой Родион.
— Да-да, я помню, Вы не любите детей, — согласилась Прасковья.
— Не то, что не люблю, но предпочитаю взрослых, — Прасковье послышалось что-то от прежнего насмешника.
— Ну вот и отлично, поговорите, а я скоро вернусь. Она удалилась в детскую, где уже орал её дисциплинированный ребёнок, привыкший к расписанию кормлений.
Когда Прасковья вернулась, уложив Андрюшку, мужчины сидели на кухне и пили чай. По соображениям Прасковьи, им следовало бы пить что-нибудь покрепче.
— Родион, может, вы хотите есть: тут очень удобно, можно заказать из ресторана прямо внизу.
— Предлагал, не хочет, — пояснил Богдан.
При ярком освещении Прасковья с интересом рассмотрела Родиона. В хорошей форме, даже седины мало. Под тонким трикотажем водолазки видны рельефные мышцы. По-прежнему густые волосы, как и положено у чертей. Богдан когда-то объяснял: выражение «чёрта лысого» именно и означает «ничего», потому что лысых чертей не бывает; густая пышная шевелюра им нужна, чтобы скрыть рожки. Но было в Родионе и нечто новое, что его упорно старило — Прасковья не поняла, что именно.
Она заметила, что и Родион её искоса рассматривает. Всем троим было неловко.
— Ну что ж… вы снова вместе, — наконец проговорил он. — Очень рад.
— Когда-то на нашей свадьбе ты сказал: «Главное — будьте. В наши дни это главное, остальное приложится», — припомнил Богдан. — Как насчёт того, чтобы выпить за это?
— Потом… не сейчас, — поморщился Родион. — Мы непременно выпьем за это нетривиальное достижение — просто быть, но выпьем чуть позже. Ты прав: в нынешнее время просто быть — уже подарок судьбы. Вот об этом я хотел бы говорить, — произнёс он как-то по-иностранному. Богдан напряжённо-вопросительно смотрел на него.
— Прасковья, и ты, Богдан… — начал он неловко. — Я вот что имею сказать… Я намеренно не говорил этого Богдану и ждал Вас. Словом, Прасковья, Вы должны немедленно выйти в отставку. И жить частной жизнью.
«Вот те на!» — с изумлением подумала Прасковья, но промолчала, ожидая продолжения. Родион продолжил:
— Вам надо прекратить Вашу деятельность. Полностью. Очень удобно, что у Вас есть такой естественный предлог: Вы — молодая мать, — он слегка усмехнулся, — и желаете посвятить себя полностью воспитанию ребёнка. Иначе, Прасковья, Вам… как это?.. несдобровать.
— Почему? — изумилась Прасковья.
— На Вас и Вашу многогранную деятельность обращено пристальное внимание.
— У Вас? — уточнила Прасковья.
— У нас, — устало вздохнул Родион.
— Мне показалось нечто подобное по… по некоторым американским публикациям, — согласился Богдан. — Помнишь, — обратился он к Прасковье, — я тебе показывал, но ты не придала значения. И даже, кажется, не прочитала.
— Ещё лучше, если Вас выгонят, уволят и как это у вас называется? Дадут по шапке. Иначе, подчёркиваю, у Вас могут быть, нет, я неправильно выразился: у Вас будут очень большие проблемы. Вплоть до летального исхода.
— Родион! — Прасковья не могла, не хотела верить этому абсурду. Всё её существо сопротивлялось этой новости. — Родион! Кому это может быть интересно? Мы занимаемся самым простым, допотопным агитпропом. Мне кажется, ваш Светоносный отец такими пустяками не заморачивается. Откуда вообще такие сведения? Это Ваши предположения или есть конкретные факты?
— Прасковья, — голос Родиона звучал устало. — Позвольте Светоносному Отцу самому определять, чем ему заморачиваться, а чем не заморачиваться, как Вы выразились. Он сам решает, что важно, а что не важно, и понять его критерии порою недоступно нашему слабому уму, — проговорил Родион строго-укоризненно. Что касается меня, то вряд ли я бы приехал с противоположного пункта Универсума… я хотел сказать — Вселенной, чтобы высказывать свои предположения. Я говорю о достоверных и реальных вещах. Я не должен Вам этого говорить, но я говорю, поскольку… потому что… я люблю Вас, — проговорил он безо всякой нежности и даже с какой-то враждебностью. — Вас обоих, — тут же уточнил он. — Вас и Богдана. — Богдан с удивлением взглянул на Родиона, а тот продолжал:
— Именно поэтому я приехал. Ваша работа, Прасковья, по патриотическому воспитанию детей и молодёжи признана необычайно эффективной. Вам удаётся формировать генерацию… поколение крайне убеждённых людей, и эта убеждённость в истинах вашей религии… идеологии даёт существенные преимущества вашей стране.
А Наш Светоносный Отец в качестве Катехона этого допустить не может. Он не может допустить того, чтобы любая из противоборствующих сторон непропорционально усиливалась. А непропорциональное усиление связывается с Вашей фигурой, Прасковья. Это, конечно, большая честь, но… я бы настоятельно посоветовал Вам закончить Вашу карьеру.
— Родион, — Прасковья по-прежнему отказывалась верить. — То, чем мы занимаемся, это совершенно открытые вещи. Этим искони занималась церковь, все церкви, с особенным успехом — католическая. Этим же с туповатым усердием занимался советский агитпроп. Ну, мы…я… разработали методики, но в них, поверьте, нет ничего тайного, никакого ноу-хау. Мне кажется, в Вашей информации есть какая-то фундаментальная ошибка.
— Возможно, Наш Светоносный Отец ошибается и переоценивает Ваши достижения. Но принимать решение о Вашей участи он будет на основании этих ошибок, Прасковья.
— Послушайте, Родион. То, что делаете вы, Богдан, в конце концов — вот это по-настоящему мощное психическое оружие, а то, чем занимаемся мы — ну, это некая помощь, создание фона, подтанцовка. То, чем занимаемся мы, это… ну, скажем так: не лекарство, а так — витамины и БАДы.
Вдруг Родион расхохотался. Богдан, прежде внимательно слушавший, подперев щёку, взглянул на него с недоумением.
— Прасковья! — он поцеловал её руку, — Вы — настоящая, стопроцентная русская женщина. Акцент не на женщина, а на русская. Можно сказать: «русский человек». Так даже лучше.
— В чём же моя русскость? Объясните лучше, Родион.
— В том, Прасковья, что Вы совершенно, абсолютно, притом искренне, не цените того, что Вы сами делаете. Вот где-то там, за морем, делается подлинное, настоящее, а мы тут так, подтанцовка, нечто пустяковое и второсортное. Вот так Вы совершенно искренне считаете. Это глубоко укоренённое свойство русского сознания.
— Это очень верно, Родион, — согласно закивал Богдан. — Прасковья себя хронически недооценивает. Я говорил ей это много раз и впервые ещё до нашей
