— Нет, спасибо. Я подожду Люка.
— Хорошо. Позови, если я буду нужен тебе. Я здесь.
— Спасибо, Эдвард.
Алехандро было страшно — она его не узнала.
Он настроился на долгое ночное бодрствование в ожиданиинеизбежного, как он считал, взрыва. Но ничего подобного не произошло. Вместоэтого он обнаружил в шесть часов утра, что Кизия уже проснулась и сидит вгостиной, босиком и в ночной рубашке. Она не собиралась спрашивать, как попаладомой, кто уложил ее в постель. Он был потрясен тем, что она в абсолютно ясномсознании.
— Алехандро, я люблю тебя, но хочу, чтобы ты ушел ксебе домой.
— Почему? — Ему не хотелось оставлять ее одну.
— Потому что я в полном порядке. Я проснулась в четыреутра и за последние два часа все передумала. Я понимаю, что произошло, и должнатеперь научиться жить с этим. Не можешь же ты сидеть здесь и ухаживать за мной,как за инвалидом. Это несправедливо. Ты можешь употребить свою жизнь начто-нибудь более стоящее.
Ее вид говорил о том, что она не шутит.
— Не тогда, когда ты нуждаешься во мне.
— Не нуждаюсь… Не так… Пожалуйста, уходи, мне нужнопобыть одной.
— Ты хочешь сказать, что выгоняешь меня?
Он хотел, чтобы это прозвучало мягче, но не смог. Они обаслишком устали, чтобы играть. Она выглядела еще хуже, чем он.
— Нет, я не выгоняю тебя, и ты это знаешь. Я толькохочу, чтобы ты вернулся к своим делам и позволил мне заняться тем же.
— Что ты собираешься делать? — испугался он.
— Ничего экстравагантного. Не бойся. Она опустилась вбархатное кресло и взяла сигарету.
— Я думаю, что я не из тех, кто кончает жизньсамоубийством. Я просто хочу немного побыть одна.
Он устало поднялся с дивана, ощущая, как болит каждаякосточка, мускул, каждый нерв.
— Хорошо. Я позвоню тебе.
— Нет, Алехандро, не надо.
— Я должен. Будь я проклят, если я буду сидеть у себя идумать, жива ты или нет. Если ты не хочешь разговаривать со мной, передай, каку тебя дела, кому-нибудь из обслуги — я позвоню.
Держа в руке пальто, Алехандро повернулся, чтобы взглянутьна нее.
— Почему это так важно? Потому что Люк тебяпросил? — пристально глядя ему в глаза, спросила она.
— Нет. Это важно мне. Может быть, ты не заметила еще,но мне небезразлично, что с тобой происходит. Я люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, но хочу, чтобы ты оставил меняодну.
— Если я это сделаю, ты позвонишь мне?
— Да. Через какое-то время. Когда немного приду в себя.Где-то в глубине души я знала, что все кончено, в тот день, когда он вышел избиблиотеки суда. Вот когда все должно было кончиться. Но ни у одного из нас нехватило мужества. Во всяком случае, у меня. И самое ужасное, что я все еще еголюблю.
— Он тоже тебя любит, в противном случае он бы несделал этого вчера. Он очень сильно любит тебя.
Кизия помолчала и отвернулась, чтобы спрятать лицо.
— Да. Все, что я должна сейчас делать, — научитьсяжить с этим.
— Ну, если тебе нужно будет с кем-то поговорить,позови. Я прибегу.
— Как всегда, — сказала она с улыбкой, которая тутже исчезла.
Опустив плечи, он направился к двери, держа в руках свойсаквояж, который всегда брал в дорогу. Обернулся у двери и в доли секундыпочувствовал, что испытал Люк днем раньше, отсылая ее.
— Относись ко всему поспокойнее.
— Ты тоже.
Он кивнул, дверь за ним тихо закрылась.
Пять недель она пила беспробудно. Женщина, приходившая к нейубирать, больше не появлялась, а своего секретаря Кизия освободила в первый жедень. Она была одна, среди пустых бутылок, тарелок с остатками еды, в одном итом же несвежем уже пеньюаре. Единственным постоянным визитером был посыльныйиз винного магазина: он звонил два раза в день и оставлял пакет за дверью.
Алехандро не появился, пока его не потрясла новость,появившаяся в газетах. Он обязан ей позвонить. Он должен знать ее реакцию.Кизия была пьяна. Он сказал ей, что немедленно приедет. Схватил такси,напуганный тем, что она может увидеть газеты раньше, чем он появится. Но когдаон подошел к двери, то увидел груду не читанных за пять недель газет. И былпотрясен состоянием того, что раньше звалось ее домом. Свинарник… Бутылки,грязь, тарелки, переполненные пепельницы, хаос и беспорядок… А Кизия! Ееневозможно узнать! Заплаканная, нетвердо стоящая на ногах, она была пьяна… И нио чем не знала.
Пришлось долго приводить ее в чувство, прежде чем всерассказать. Ему нелегко, но за него это сделают газетные заголовки. После тогокак были выпиты четыре чашки кофе и открыты все окна, чтобы впустить свежийвоздух, она их увидела. И тут же все поняла. Худшее произошло.
Люк был мертв. На него напали во дворе — так было написано.«Расовые беспорядки… известный организатор тюремных волнений Лукас Джонс…». Еготело забрала сестра. Похороны должны состояться сегодня. Это не имело значения,потому что ничего не меняло. Похороны ничего не значили для Люка, так же как идля его сестры. Он никогда даже не упоминал о ней. Единственное, что имелозначение, так это то, что его не стало.
— Ты знаешь, когда он умер, Алехандро? Несмотря на то,что выглядела она не очень трезвой, он знал, что она внутренне собранна.
— Это имеет значение?
— Да.
— Точно не знаю, но думаю, смогу выяснить.
— А я уже сейчас знаю. Он умер во время суда. Они убилиего. Но в тот день он умер красивой смертью, гордый и сильный, такой, каким былвсегда. Все, что они сделали с ним потом, останется на их совести.
— Думаю, ты права.
По его лицу текли слезы. Он плакал о том, что случилось сЛюком, с ней. В каком-то смысле она тоже умерла. Пьяная, неопрятная, больная,измученная, сломленная воспоминаниями и теперь — его смертью. Он вспомнил тотдень в библиотеке, когда Лукас ушел в зал. Она была права. Он ушел высокий и гордый.И она рядом с ним была уверенной и сильной. В них было что-то, чего он никогдане замечал раньше. А сейчас один уже умер, а другая умирала. Все это напоминалокошмарный сон. Лучший друг был мертв, а он любил его женщину. Ни при какихобстоятельствах он уже не сможет сказать ей об этом — Лукаса не стало.
— Не плачь, Алехандро.
Она смахнула его слезы и коснулась его волос.
— Пожалуйста, не плачь.
Кизия не могла знать, что вместе с ними он оплакивал исамого себя. Она наклонила его голову к себе так нежно, что он почти нечувствовал ее рук, посмотрела ему в глаза и осторожно поцеловала в губы.
