— Пойдем, Сюзон, разомнемся, я покажу тебе волов и овец. И георгины Элизы, у нее их много.
— Еще слишком жарко, — сказала мадам Аррамбюрю. — У Сюзон удар может случиться.
— В ее-то возрасте? — пропищала бабушка.
Мы с Пьером оказались в овчарне. Я сказала: у нас это место называется овечьим парком, и присела, чтобы погладить маленького барашка с волнистой шерстью, как волосы у Элизы. Пьер поднял меня и притянул к себе, обнял и сказал:
— Сдается мне, я очень тебя люблю, Сюзон!
— Вот и хорошо, Пьер.
— А ты?
— Тоже.
— Ты надела кольцо из японского бильярда?
— Не видишь разве? Со зрением у тебя все в порядке?
— Надень его на левую руку, прошу тебя, Сюзон!
— Так не делается, — сказала я, — девушки не носят колечко на левой руке.
— А если я попрошу тебя стать мадам Аррамбюрю, ты наденешь его на левую руку?
— Ну Пьер, это же несерьезно!
— Это я-то несерьезный, по-твоему?
Тут все овцы и бараны закружились передо мной. И большие, и маленькие, совсем беленькие и очень желтенькие. А когда Пьер поцеловал меня, мне послышался перезвон колоколов, словно это было сразу и Успение Богородицы, и Рождество, и Пасха.
— Тебе нравится моя семья?
— Очень! Особенно твоя мама, вы с ней похожи.
— А Элиза?
— О, это девушка интересная!
— Правда же? Какая повариха!
— Дело не только в этом.
— Да, ты права, не только в этом, — сказал Пьер. — Как ты думаешь, вы смогли бы с ней ужиться?
Я помолчала, а потом сказала:
— Ты ведь знаешь, я тоже с характером.
Пьер посмотрел на меня. В добрых зеленых глазах его я прочла, что тут и он призадумался.
— Кстати, я ведь мог бы весь год работать в рыбной лавке. Мы оба жили бы в Андае, ты ничего не имеешь против рыбы?
— Ну, ты же знаешь, для меня все, что связано с морем…
— Я сам должен был догадаться.
Он еще раз поцеловал меня при овцах, потом мы обошли огород, сад, он сорвал несколько помидоров. Какие они красивые, Пьер! И георгины — не только огненного цвета, но еще и лиловые, желтые, алые. Какой самый красивый? Я вернулась в дом с большим букетом цветов, а Пьер нес помидоры. Бабушка сказала:
— Ну вот, и никакого удара с Сюзон не случилось!
Мадам Аррамбюрю долгим взглядом посмотрела на меня, и я поняла, что она мне говорит: ты мне подходишь, ты можешь войти в мою семью. И Мария Сантюк, с шиньоном набекрень, мысленно меня благословляла.
Машина теперь едет не так быстро, и встречный пейзаж не мелькает, как в вальсе. Я прислушиваюсь. Выстрелов не слышно. Значит, едем мы не к границе, и он не будет заставлять меня искать испанца, которого нет. Да я бы и не согласилась. Ползать, продираться сквозь колючки, пачкать платье — это не для Сюзон. И потом, я устала. Если бы можно было вернуться! Почему мне не попросить его об этом? Не смею? А ну, давай, Сюзон, не робей!
— Мсье Бой, может, вернемся?
— Уже?
— Да ведь слишком поздно! А завтра мне рано вставать.
— Какая ароматная ночь, ты не находишь?
— Да.
— Я люблю тебя, Сюзон.
Он слегка притормаживает. Еще притормаживает. Еще. Останавливается. Где мы? Не знаю. Местность сельская, неизвестная. Узкая дорога, и ни одной машины. Справа — кукурузное поле, слева — луг. За деревьями лает собака. Лает, но не на нас. И впрямь, какая ароматная ночь, воздух вкусный и свежий после душного дня.
— Поцелуй меня.
— Ну что вы, мсье Бой!
И зачем только я поехала? Зачем согласилась? Зачем? Дура, идиотка, трусиха! Пьер нас привез после ужина. В его доме было так хорошо: мы попели еще разные песни, выпили стаканчик изарры, попрощались, как положено. Потом была поездка из Сара сюда. В котором часу мы вернулись на виллу? Не знаю. Надо было бы посмотреть, на месте ли машина хозяйки, а я и не подумала. Мария Сантюк и Иветта вышли из фургончика первыми, сказали: до скорого, Пьер, и еще раз спасибо, а я им сказала: не закрывайте дверь, я сейчас приду. И осталась в машине на две-три минуты, мы поцеловались с Пьером, он сказал: до завтра, мадам Аррамбюрю, я зайду выпить стаканчик для посетителей, я так счастлив! И я сказала: до завтра, я тоже счастлива. И рукой ему помахала, как вдруг услышала шаги по гравию за спиной. Тихие, как у кошки. Мороз пробежал у меня по коже, хоть и жара была, я опустила руку. Фургончик поехал. А я оказалась перед мсье Боем, он прижал меня, да так, что чуть не задушил. Уф! Обычно такой ласковый, до чего же он был груб на этот раз! Я задыхалась, пытаясь вырваться: ну что вы, мсье, мсье, мне больно! Он выпустил меня и взял за руку: пойдем, прокатимся. Я не решилась спросить, куда, зачем. Сели в «бэби-спорт» с опущенным верхом, хорошо еще, что волосы мои были скреплены лентой. А то разлохматились бы на ветру. У него они хоть и набриолинены, но одна прядь встала торчком, как хохолок у птицы. Все эти встречные машины со слепящими фарами, от них до сих пор глаза болят. А теперь вот просит поцеловать его, склоняется ко мне. Пьер предложил мне стать его женой, я сказала да, и теперь я уже немного его жена и не имею права целовать мсье Боя, даже если и люблю его по-прежнему, если и жалею его. Я должна объясниться. Он ждет. Ночь светлая, и я вижу его лицо, вижу, как блестят его глаза.
— Чем занималась сегодня, Сюзончик мой? Хорошо поплавала?
— Я не плавала.
— Почему?
— Меня пригласили. И Иветту, и Марию Сантюк. Молодые люди, мсье их знает: Пьер и Мигель. Мы ездили к ним в Сар.
— Хорошо повеселились в Саре?
— Это интересует мсье?
— Сама понимаешь.
Рассказываю. Про дом Аррамбюрю. Про родителей, про бабушку и про Элизу. И про обед, пипраду, цыпленка по-баскски. И про послеобеденную прогулку в саду, и как сыновья Аррамбюрю, несмотря на жару, играли в мяч об стенку. Хоть толстый Мигель очень ловкий, победил все же Пьер. Рассказала про вино с ароматом малины, которое мы пили весь день, про то, как вечером смотрели на садившееся за горы солнце, как там было красиво. И про друзей рассказала, он их видел на балу 14 июля, Жинетту и Маричу, Анриетту из галантереи, Батиста, Жозефа и Этьена. Плясали фанданго во дворе фермы, Батист играл на ткстистю, Элиза пела, у нее такой грудной голос, у Элизы, она бы понравилась мсье. Рассказала про бабушку, она тоже плясала, а толстый папаша Аррамбюрю был ее кавалером. Как же все смеялись! Уморительно было смотреть на эти маленькие старушечьи ножки, как они прыгали под черной юбкой, и так, и этак, и с поворотом, прямо кино, Мария Сантюк глазам своим не верила. Рассказала про Марию Сантюк в шляпе с левкоями и про то, как она весь день радовалась, веселый у нее получился выходной, у его Санкты Сантюк; она и про ноги свои позабыла. Такие шуточки отпускала, ну прямо как девушка молодая.
