— У тебя в кармане свет, — внезапно сказала бабушка у меня в голове. — Но пользуйся же!
Я пошарил в кармашке и нащупал монету. Достал, чуть не уронив, обнаружил что талер слабо сияет в ладони.
— Lucunda lux tu gloriae!!! — попросил его я. — Ну пожалуйста!!! Послушайся же…
И он ответил мне, услышал, понял — настал Свет. Мгла отступила — на половину шага.
Позади меня раздался визг.
Из тумана, бешено рассыпая искры на повороте, явился крошечный трамвайчик. Вожатый его, известный кроликоподобный тип, теперь в «кашкетке» прямо на парик с косицей, затараторил сходу:
— У тебя ведь есть билет? Да? Тебе ведь выдали его? Скорее залазь. Я еду только до поворота! Да!
Дуга трамвая высекла из тумана зелёные искры.
— У нас почти что кончилось время, а путь неблизкий, бежать, бежать, бежать, — тарабанил мой провожатый, песка в его часах было совсем чуть — крупинки. Он выхватил билетик у меня из рук, лязгнул компостер. Я поспешно вскочил в трамвай. Следом за мной ворвался ветер.
— Отдай мнее! — рычала буря и голосили все тысяча имён холодных вихрей. — Отдааай негодяй! Отродье! Сссволочь!.. — и он хватил меня по спине чем-то похожим на кнут. Я пролетел носом вперёд в конец вагона и едва смог смягчить падение. — Силенция! — крикнул я и начертил на стекле руну-протектора, слюной и грязным пальцем — плюнуть на проблему всегда выходило у меня идеально. Всадник зашатался, взвыл и оскалил подозрительно длинные зубы. Нас основательно тряхнуло, я вывалился прочь. Трамвай повернул и покатился дальше, вдоль горы. Через мгновенье он растаял в воздухе; вместе с Всадником, типом, руной и куском моей рубашки.
По-новому открылось мне, что означает выбить дух. Я лежал через «дорогу» от будущей Почты, время от времени ощущая свет её странных окон — несуществующих в этом мире, но очень надёжных. Место будущего почтамта обозначал белый орёл — хоть и прозрачный, но выглядящий вполне импозантно и гипсово. «Дважды подделка», — подумал я, сел и шмыгнул носом. Было очень холодно, у меня болела спина, выдыхать было трудно. В Городе кричали бирючи.
Неожиданно из мрака надвинулся фонарик — сначала мутная точка, затем огонёк, и вот показалась старушка в салатовой «мантилье», несущая перед собой фонарь «летучая мышь».
— Я так рад вас видеть! — прохрипел я из лужи.
— Нечего тут валяться, в болоте, яко свиня! — отрезала бабулька. — Тебя ждут дамы! Вставай!
Грязь плотоядно чвакала у нас под ногами.
— Вместо того чтобы спать дома, у грелки… я, старая женщина, вылавливаю всякое… дер… от… из луж! — продолжила она, семеня к будущему углу будущей Коперника.
— Я бы хотел отдохнуть, — проныл я, плетясь следом, — хоть бы согреться. Может, мы зайдём к вам?
Старушка споткнулась, чуть не выронила фонарь, выругалась и звучно плюнула во тьму.
— У меня не убрано! — решительно заявила она.
— Какие старые слова, — мрачно сообщил я. Грязь и мгла выслушали меня благосклонно. — И когда вы прибираетесь? — спросил я, разглядывая дыры в салатовом покрывале. — Весной?
— Не каждой, — мрачно произнесла старушонка и остановилась. Откуда-то налетел ветер и покачнул фонарь. Жёлтое, тёплое на вид, пятно качнулось, захватывая пространство вокруг. Мы стояли наискосок от мрачного вида особняка из серого камня и красных кирпичей; во всём доме светилось одно единственное оконце — на чердаке.
Дверей видно не было. Никаких.
— Послушай внимательно и не паясничай, — прошипела старушенция мне, снизу вверх, тряся фонарём. — Знаю, ты хочешь вернуться, — я одобрительно пискнул, она подняла руку предостерегал — Знаю, что он завязал тебе путь, а ты вернул ему сполна. Ха! Такой Воин и побит старушками с мальцом! А ведь он в своём праве — охотиться за тобой, ибо ты его… кххмм, — поперхнулась бабулька и переступила с ноги на ногу. — В общем, давай меняться. Что дашь за возвращение?
— Сначала покажите, что есть у вас, — надулся я, — обещать может каждый…
— Я говорю только то, что знаю, — оскорблённо прошмакала старушка. — И…
— Я тоже всегда так говорю, — обрадованно заметил я, — когда вру, особенно.
— И ничего подобного, — буркнула бабуля, — я… — и тут на нас сверху рухнула буря. И Охота.
Я извлёк из кармана талер. Свет, правда несколько потускневший, залил Окольницкий шлях.
— За это, — прокричала надтреснутым голосом старушка. — Я открою дверь.
Почти на голову мне свалилось нечто увесистое, мокрое. — Важно бежать… Обогнать… успеть… — сказал белый заяц у моих ног — он был весь в крови и одно ухо у него было оторвано. Ветер вокруг издал злобный хохот и как-то сгустился.
Лицо у старушонки сделалось хищным, верхняя губа приподнялась, глазки налились тьмой и сделались цвета камня гагата — путеводителя к большим бедам. Бабулька издала короткий звук — будто тявкнула.
На всякий случай я взял зайца на руки. Шерсть его стала густо-багряного цвета — словно камзолы из дома на Ормянской. — Проси её об услуге, — натужно прохрипел заяц. — Побыстрее.
— А дверь? Дверь как же? — потрусил я куняющего зверя.
— Двери тут открываю я, — прикрыв плёночками глаза, заявил бывший брелок. — Ты не забыл заклинание?
— Я прошу об услуге! — развернулся я по щиколотку в грязи. — Слышишь ли ты меня и понимаешь ли?
— В общем-то и слышу и понимаю, — сказала выбирающаяся из кучи хлама лиса. — Но повиноваться я не обязана!
Заяц слабо пошевелил лапами и ткнул меня острым и жёстким пальцем в верхнюю губу, точка от пальца Эстер налилась теплом и запульсировала.
— Но ввиду обязательств, принятых отнюдь не перед тобой, внимательно слушаю и обязуюсь помочь, — не сбавляя темпа, закончила лиса и потёрла морду лапой. — Это несомненно, ибо невозможна.
— Только так с вами и надо, — мстительно заявил я ей и пошёл к дому.
В круг неясного и зыбкого света ворвался столб пыли и обрёл очертания Всадника…
— Лучше не говори о том, что тебя не касается: услышишь то, что тебе не понравится, — сказал он и с размаху пнул лису сапогом, она взвизгнула, отлетела к стене дома и, с силой ударившись о неё, сползла вниз рыжей грудой.
— Ты бы оставил всё это, — сказал я, мысленно ощупывая дом — дверь даже не предвиделась. — Жадность тебя обманет…
— Мы помним тебя, — скрежетали кирпичи неохотно. — Помним, но не понимаем…
— Не говори о том, о чём тебя не спрашивают! — высокомерно просипел Всадник и лишился зуба, звякнув о латы, он шлёпнулся в грязь.
— Несоблюдение гигиены полости рта, — значительно сказал я, — ведёт к необратимым последствиям…
Свет начал меркнуть, монета в моей руке стала чуть теплее — за пределами круга в яростной и клубящейся мгле было слышно, как хищно гогочущая Охота доламывала трамвайчик, одинокие синие и зелёные искорки падали то справа, то слева.
