– Не могу! – выкрикнул я в отчаянии и уже шепотомдобавил, обращаясь к Луи: – Какой печальный долг исполнять твою последнюю волю!Если бы я мог просто похоронить тебя.
– Это была бы самая ужасная жестокость, – взмолиласьМеррик. – Дэвид, а может быть, он все еще жив в этой оболочке? Ты ведьлучше меня знаешь особенности вампиров. Дэвид, быть может, он все еще жив?
Я молча ходил взад и вперед, поглядывая то на Меррик, то набезжизненные останки в обугленной одежде, и время от времени, убитый горем,равнодушно смотрел на далекие звезды.
А за моей спиной тихо плакала Меррик, давая волю своимчувствам, бушевавшим в ней с новой силой, давая волю страстям, готовымзахлестнуть ее с такой мощью, которая не поддается человеческим меркам.
– Дэвид... – наконец позвала она.
Я медленно обернулся и взглянул на нее сверху вниз. Онапо-прежнему стояла на коленях на холодных каменных плитах, взывая ко мне,словно я был одним из ее святых.
– Дэвид, если ты надрежешь вену на запястье и позволишьсвоей крови упасть на него, он оживет?
– Не знаю, дорогая, не знаю. В одном уверен: он сделал, чтохотел, а еще он оставил распоряжение, как мне теперь действовать.
– Но ты не можешь так просто его отпустить, –запротестовала Меррик. – Дэвид, умоляю... – Голос ее беспомощнозамер.
Листья банановых деревьев зашелестели от легкого ветерка. Яповернулся и в ужасе взглянул на тело. Весь сад вокруг нас шептал и вздыхал, нотело оставалось неподвижным.
Тут налетел новый порыв ветра, гораздо сильнее. Он принес ссобой запах дождя. Теплыми весенними ночами здесь часто случались дожди. Япредставил, как дождевые капли омоют это каменное лицо с закрытыми глазами.
Я не мог подобрать слова, чтобы успокоить плачущую Меррик. Яне мог найти слова, чтобы излить боль своего сердца. Луи ушел или все ещездесь? Чего бы он ждал от меня теперь – не прошлой ночью, когда впредрассветных сумерках писал свое храброе письмо, а теперь, именно в этусекунду, если бы оказалось, что он заперт внутри этого обгоревшего деревянногоящика?
О чем он думал, когда взошло солнце и на него накатиласмертельная слабость, прежде чем в свои права вступил жар? У него не было сил,как у древнейших из нас, выбраться из гроба и зарыться глубоко в землю. Неужелион не пожалел о содеянном? Быть может, он страдал от невыносимой боли? Неужелия ничего не смогу понять, просто всматриваясь в его неподвижное обгорелое лицо?
Я подошел к гробу. Голова Луи лежала ровно, как у любогомертвеца, которого должны предать земле. Руки были сцеплены на груди – так ихмог бы сложить гробовщик. С первыми лучами солнца Луи не попытался заслонитьладонью глаза. Не попытался повернуться к смерти спиной.
Но какое значение все это имело теперь?
Возможно, ему не хватило сил что-то предпринять в последниесекунды. Он оцепенел при появлении первых лучей, а потом они ослепили его изаставили закрыть веки. Осмелюсь ли я дотронуться до хрупкой почерневшей плоти?Осмелюсь ли убедиться, не опустели ли его глазницы?
Я целиком отдался этим жутким мыслям, желая только услышатькакой-то другой звук, кроме тихого плача Меррик, потом подошел к железнымступеням винтовой лестницы, ведущей с балкона, опустился на ступеньку,показавшуюся мне в то мгновение самым удобным креслом, и закрыл лицо руками.
– Развеять останки... – прошептал я. – Ну почемуздесь больше никого нет?
И тут, словно в ответ на мою жалкую молитву, послышалсяскрип каретных ворот. Тихо заныли старые петли, а потом щелкнул замок – воротаснова закрылись.
По запаху я понял, что к нам вторгся не смертный. А по шагамсразу узнал гостя: слишком часто в своей жизни я слышал эту поступь – неестественнуюи смертоносную. И все же я не осмеливался поверить в такое чудо, в спасение,пришедшее в минуту горя, пока во дворе не возникла фигура в бархатном пыльномкамзоле. Светлые волосы были по-прежнему спутанными, фиалковые глаза сразуустремились на зловещие, отталкивающие останки.
Лестат!
Неловко ступая, словно после столь долгого бездействия телоотказывалось повиноваться своему хозяину, он приблизился к Меррик, поднявшей кнему заплаканное лицо. Такое впечатление, будто она тоже увидела Спасителя,явившегося в ответ на ее ни к кому не обращенные молитвы.
Меррик чуть отпрянула, из ее груди вырвался тихий вздох.
– Значит, вот до чего дошло, – произнес Лестат.
Голос его звучал хрипло, как в тот последний раз, когда оночнулся от своей бесконечной спячки под звуки музыки Сибил.
Лестат обернулся и взглянул на меня. Его гладкое лицо былолишено какого-либо выражения, жиденький свет с далекой улицы отразился вглазах, когда Лестат вновь посмотрел на тело в гробу. Кажется, веки егодрогнули. Точнее, мне показалось, что содрогнулось все тело, словно простейшеедвижение было изнурительным, словно Лестату хотелось поспешно ретироваться.
Но он не собирался нас покидать.
– Иди сюда, Дэвид, – приказал он все тем же хриплымшепотом. – Иди сюда и послушай. Я не могу ничего услышать, раз я егосоздал. Послушай и скажи, есть ли он там, внутри.
Я подчинился. Подошел к гробу и остановился рядом сЛестатом.
– Он как уголь, Лестат, – быстро ответил я. – Я неосмелился дотронуться до него. Может, вместе попробуем?
Медленно, как бы нехотя, Лестат наклонил голову, чтобы ещераз взглянуть на душераздирающее зрелище.
– Говорю же, кожа у него твердая, – скороговоркойпроизнесла Меррик. Она выпрямилась и отошла от гроба, приглашая Лестата занятьее место. – Проверь сам, Лестат. Иди дотронься до него. – В ее голосеслышалась боль.
– А ты? – спросил Лестат и, протянув руку, схватил ееза плечо. – Что ты слышишь, chе′rie? – хрипло спросил он.
Меррик покачала головой.
– Абсолютно ничего, – ответила она, губы ее дрожали,кровавые слезы оставляли на бледных щеках длинные полоски. – Иначе и бытьне может. Как я могу что-то слышать, если он дал мне свою кровь. Я егооколдовала, соблазнила. У него не было ни единого шанса нарушить мои планы. Ивот результат моего вмешательства. Я могу разобрать, о чем шепчутся смертные вближайших домах, но не слышу ни звука из этого гроба.
– Меррик, – сказал Лестат твердо, – слушай так,как ты всегда умела слушать. Побудь сейчас не вампиром, а колдуньей. Да, язнаю, он дал тебе свою кровь. Но ведь до этого ты занималась магией. –Лестат переводил взгляд то на нее, то на меня, и было видно, как растет егонетерпение. – Ну скажите же мне, хочет он вернуться или нет?
