тебе дорог, страшный гнев. Посмотрим, сумеют ли звуки музыки и песен хоть кого-нибудь защитить…
— О чём я и говорил. Не будь твоим отцом мой добрый брат, которого я глубоко почитаю, тебе пришлось бы ответить за свои слова, — лишь ядовито бросил скальд и, круто развернувшись, направился прочь, только сверкнули на солнце длинные светлые волосы. Я проводила его спину долгим взглядом и некоторое время оставалась на месте не в силах поверить в произошедшее. Этого просто не могло быть! Мало того, что Браги струсил, отказал дочери своего брата в помощи, он ещё столь бесстыдно упрекал меня в порочности, хотя я ещё ни разу не дала повода для столь низких обвинений! Руки дрожали, сердце учащённо билось, на краю ресниц собиралась влага.
Я была унижена. Унижена и раздавлена второй раз подряд и за такой короткий срок. И справляться со всем этим становилось всё сложнее. Казалось, я была одна против всего мира. И единственный, кто был способен меня понять, поддержать, отвлечь, он… Он… Я ощущала, как по щекам бегут горячие злые слёзы, и я не в силах с ними совладать. Склонив голову, я оперлась о каменную опору, поддерживающую высокий свод, чтобы не упасть. Мир издевательски кружился, выбивая почву из-под ног. Я готова была сдаться. Я так устала, смертельно устала. Я больше не могла, не справлялась. Ноги дрожали и слабели. Всё вокруг на миг померкло, и я бессильно откинулась назад и вбок… На помощь пришли надёжные руки Варди, успевшего заботливо подхватить ослабевшую госпожу.
— Госпожа Сигюн, вернёмся в золотой чертог, — осторожно предложил верный спутник и помог мне подняться на ноги. Я слегка кивнула в знак согласия, стёрла слёзы тыльной стороной ладони. Я покидала прекрасный дворец покровителя морей, словно в тумане, не помня себя, Скади, Браги, ничего другого. Я ощущала себя такой опустошённой, что у меня не было сил осмыслить все события и чувства того дня. Надежды не было. Эмоций не было. Благо, был надёжный защитник, доставивший меня в родные чертоги в целости и сохранности. Варди не задавал вопросов, став незаметным, как тень, и я была ему благодарна. А по возвращении меня снова ожидали дурные вести. Локи становилось хуже. И мир, в который раз, померк в пучине безысходности.
Прошло несколько долгих, мучительно тревожных дней, и каждый был похож на предыдущий, и ничего не менялось снова, и снова, и снова, и мне всерьёз начало казаться, что я не вынесу, сойду с ума. Жизнь ещё никогда не представлялась мне такой неясной, неопределённой, беспросветной. И я медленно бродила по родному чертогу, заламывая руки, оглушённая ударами своего несчастного сердца, ослеплённая жгучим ядом слёз. Я никого не желала видеть. Я отстранилась, закрылась ото всех, отгоняла прочь преданных служанок, не говорила с лекарем, не являлась в покои, где постепенно угасал любимый супруг. Я тонула в ненависти и отчаянии, худела, мало спала, иногда лишалась чувств и обнаруживала себя лежащей на холодном камне, если никто не успевал прийти мне на помощь. Дни слились воедино. Я одинаково не помнила их и себя.
Единственным, кого я изредка подпускала к себе, оставался Варди. И то лишь потому, что он, казалось, единственный сохранил здравомыслие и веру и знал, что предпринять, куда двигаться дальше. День ловкий юноша проводил в Асгарде, следил за Всеотцом, искал возможность для нашей встречи. Мне всё было безразлично. Верховный бог, господин, которому нет дела до горя своих подчинённых. Он желал только праздности, пиров и сражений, долгих путешествий и далёких миров, когда нужен был здесь, в самом сердце Асгарда, когда его хвалёная мудрость одна, возможно, могла вернуть мне рассудок. Однако я утратила веру. Я угасала вместе с Локи.
Но однажды Варди явился ко мне в великом возбуждении, умолял собраться с силами и явиться в Вальхаллу. Я встречала его ледяным равнодушием, потухшим взглядом, больной бледностью усталого лица. В тот миг — минуту высшего отчаяния и слабости — верная свита золотого чертога вновь доказала, что сумела заслужить снисхождение лукавого Локи неслучайно. Варди, Дьярви, Хельга, Рагна приложили столько усилий, вдохнули столько огня и веры в сдавшуюся, сломленную госпожу, что мне пришлось вдохнуть полной грудью, пробудиться от долгого страшного забытья, распахнуть глаза. Я была вынуждена бороться за то, что было мне дорого, за эту бесценную преданность, за свою любовь и справедливость, в которую я верила. И я поднялась с колен.
Я шла к высоким главным дверям Вальхаллы и несла себя чинно и величаво — давно забыто — как богиня и госпожа, как та, что достойна блистательного бога огня и не менее блистательного и могущественного Одина-Всеотца. И все слуги и стража чужого чертога склонялись перед уверенностью и силой гордой госпожи — тем, что дремало во мне так долго, тем, чему я столь опрометчиво почти позволила угаснуть, раствориться. И я была полна решимости предстать перед отцом ратей, прародителем асов и просить его о снисхождении, о справедливости. Жарким огнём над моей головой разливалось солнце. Мерным гулом отдавался звон тяжёлых мечей эйнхериев, страстно сражавшихся в блаженном упоении. Смело ступая среди безумного кровопролитного неистовства, я прокладывала себе путь к мудрости и великодушию владыки Асгарда.
Глава 29
Один приветствовал меня заинтересованной, немного хитрой улыбкой. Казалось, он ничуть не был удивлён ни моей решительностью, ни моим приходом, но всё равно смотрел на меня чуть недоверчиво, с озорным укором нестареющего взора. Всеотец восседал на простом, выточенном из грубого камня и совсем немного удалённом от места жаркого сражения троне, словно суровый судья. И хотя в тот день отец ратей не пожелал присоединиться к боям, а остался наблюдателем, Один был грозен в полном боевом облачении и искусно выкованном шлеме с крыльями орла, что внушал трепет врагам Асгарда во всех остальных мирах, ибо именно по нему признавали они главнейшего среди богов. Приблизившись к владыке, я учтиво поклонилась, не поднимая головы, обратила на прародителя взгляд пронзительных глаз. Всеотец поднялся со своего места, снял великолепный тяжёлый шлем и оставил его на камне, призвал меня к себе.
Я подошла к Одину ближе, чем дозволяло положение господина, а значит, он пожелал предстать передо мной больше праотцом, нежели повелителем. Я приняла протянутую в знак благосклонности руку, коснулась лбом тыльной стороны крепкой ладони. Прикосновение вышло ласковым, но, увы, на самом деле я не чувствовала ни нежности, ни любви, как это было при прошлой нашей встрече наедине. Я ощущала только горечь и разочарование. И я
