что леди Аннуин, должно быть, не совсем неправа: она видит меня насквозь, и ее едкие слова справедливы. Я заслужила их, потому что была выскочкой, ошибкой в расчетах, жалкой помехой, глупой маленькой девочкой, неспособной выполнить простейшие задания и просьбы.
Антее скоро надоест со мной возиться, думала я, она устанет от моей необязательности и непроходимой тупости – и никакие долги перед Кондором не заставят ее учить кого-то настолько бездарного, как я. И сам Кондор, что он скажет, когда узнает, где я сегодня провела вечер? Что он сделает? Разозлится? Отчитает меня? Будет неделю ходить с ледяным взглядом и молчать?
Я почувствовала, как краснею от стыда, словно мне семнадцать, и я стою перед дверью в подъезд, чуть пьяная от первого в жизни бокала вина. Мне стыдно, весело и страшно, на телефоне с десяток пропущенных от матери, я кутаюсь в косуху с чужого плеча.
Щекам вдруг стало жарко, в горле запершило, но я боялась кашлянуть, боялась пошевелиться, словно стыд придавил меня к земле.
Кожу на груди обожгло холодом. Такой же холод поднялся вверх, к ключицам, обхватил шею – и исчез, когда я вздрогнула и очнулась.
Мелодия по-прежнему бежала из-под пальцев Лин.
Свечи выгорели и оплавились, то тут, то там на паркете расплывались ровные восковые лужицы. Огни на фитилях тянулись вверх ровными, длинными лепестками, и ни сквозняки, ни движения рук Лин не могли заставить их затрепетать или погаснуть.
Лин играла так же – сосредоточенно, с закрытыми глазами. Ее волосы сияли – или мне так казалось из-за светового круга, в котором она сидела. Ни в одном из взглядов, направленных на нее, теперь не было ни светской скуки, ни ленивого интереса – и Форжо, и Барт застыли, зачарованно глядя на Лин. Пальцы Райнэ отстукивали в воздухе ритм, на его лице разлилось восхищение и блаженство, словно в мире не было ничего прекраснее арфы и арфистки, сидящей в кольце из огня. Лави плакала, даже не думая о том, чтобы стереть блестящие слезы со щек, а Беата рядом сидела с прямой спиной и почти стеклянным взглядом, устремленным в никуда. Голова лорда Саймона лежала на плече Вивианы – я не видела его лица, а самой Вивиане, кажется, было все равно: она слушала музыку, как зачарованная, не моргая.
Хотя почему – как?
Я обернулась к Ренару, понимая, что если поймаю его остекленевший или полный восхищения взгляд, то мне станет совсем страшно. Но нет: что бы ни сделала музыка с остальными, на Ренара это не действовало. Он хмурился и был удивлен, неприятно, словно происходящее не нравилось ему, и смотрел куда-то в сторону и вниз. Не на Лин. И не на меня.
Когда чьи-то пальцы крепко и почти грубо схватили мое запястье, я чуть не подпрыгнула от страха.
– Тише, тише, – насмешливо прошептал Феликс мне на ухо. – Это всего лишь я.
Я повернула голову и чуть не уткнулась носом в его подбородок.
Феликс лениво улыбался.
– Ваши таланты, леди Лидделл, продолжают меня удивлять, а тайны манят, – все так же тихо сказал он. – Что-то хранит ваш разум от колдовства. Даже такого сильного, как чары леди Айвеллин, стекающие со струн этой арфы.
Значит, все-таки чары.
– Ваш разум, мой принц, тоже им не подвластен, – ответила я.
Тоже – шепотом.
Феликс усмехнулся и провел пальцами по моему уху, коснувшись сережки, созданной Шамасом:
– Конечно, неподвластен, – ответил он почти ласково и ловко вытащил цепочку с кристаллом, зацепив ее пальцем. – Не вам одной прислуживают волшебники, а я, моя дорогая, слишком ценен, чтобы не оберегать мой разум и мое тело со всей тщательностью. Какой милый кусок горного хрусталя, – добавил он, натянув цепочку так, что она почти впилась мне в шею, и накручивая ее на палец. – Он вам дорог, раз вы носите его постоянно.
– Это подарок.
– Кажется, я знаю, у кого столь дурной вкус.
Феликс отпустил цепочку, отстранился, будто бы потеряв ко мне интерес, и с улыбкой радостного мальчишки теперь смотрел на Лин. Его пальцы все еще сжимали мое запястье, словно я могла встать и уйти, сбежать отсюда, но я лишь позволила себе повернуться к Ренару.
Тот приложил палец к губам, приказывая мне молчать и не выдавать его, и осуждающе покачал головой, щурясь на затылок Феликса. Ренар все видел и, кажется, понял правильно.
Лин закончила играть, когда первая свеча догорела и погасла. Мелодия затихла не сразу, медленно сошла на нет и растворилась, как эхо в пустой комнате.
Все это время я сидела, нервно сжимая юбку.
Тишина оглушала. На миг показалось, словно с миром что-то не так – в нем больше не было музыки, она исчезла, а вместе с нею исчезла некая ось, костяк, весь смысл существования. Свечи гасли одна за одной, сияние вокруг волос Лин тускнело, словно она тоже была свечой, самой яркой из всех. Когда Феликс ударил в ладоши – один раз, второй, третий – Лин открыла глаза и сама будто бы очнулась. Она заправила прядь волос за ухо, простым, таким земным движением, и ласково погладила остов арфы.
– Вы не обманули меня, мой принц, – сказала Лин громко и ясно. – Это действительно чудесный инструмент. Мне было приятно играть на нем.
– А мне было приятно слушать вашу игру, – отозвался Феликс.
Он выглядел довольным.
Лин встала и вышла из круга свечей, перешагнула через них, приподняв юбку, и осмотрелась, хмурясь, словно искала что-то неприятное:
– Надеюсь, ваши друзья простят вам эту шутку, мой принц, – произнесла она резко и быстро вышла из зала.
Ренар молча вышел вслед за ней.
Феликс даже не пошевелился.
Точнее, единственное, что он сделал – снова схватил меня за запястье, помешав встать и уйти.
– Я вижу страх в вашем взгляде, леди Лидделл, – сказал он с неподдельной обидой. – Что такое? Вам не нравится мое общество?
– Отпустите меня!
Я попыталась вывернуться, но Феликс держал меня крепко.
– Я обещал, что вы уйдете, когда вечер закончится, – сказал он ласковым голосом. – Но покидать дом, не попрощавшись с хозяйкой, невежливо, моя дорогая. А Вивиана, как вы видите, пока еще грезит. Интересно, что она видит? – добавил он беспечно, обводя взглядом всю компанию. – Что они все видят? Вам бы хотелось это узнать?
– Нет! – почти рявкнула я.
– Надо же, – Феликс фыркнул. – Я считал вас более любопытной. Остыньте, Мари, – он снова не дал мне встать и уйти. – Сейчас они очнутся, мы сыграем в какую-нибудь глупую салонную игру, потому что под чарами из них всех повылезали затаенные страхи
