Я не ожидала ничего подобного. Предложение Александра было неожиданным и волнующим: получая это ожерелье, я становлюсь полноправным членом рода, навеки вхожу в летописи семейства дю Шатлэ… Подобные церемонии существовали у всех знатных родов. Но обычно ожерелье передавалось новой герцогине лишь после рождения наследника.
– Вы думаете, уже время? – внезапно спросила я, чувствуя легкое сомнение. – Ведь мы еще и не супруги вовсе.
– Самое время, герцогиня, – произнес он, словно и не слышал моих последних слов.
Я увидела тяжелое, яркое колье, созданное ювелирами, вероятно, лет пятьсот назад. По тонкой золотой оправе тремя рядами шли крупные фиолетовые аметисты и алмазы чистой воды – в этой вызывающей роскоши было даже что-то варварское… Варварское и древнее.
– Вы позволите? – услышала я голос Александра.
Прежде чем я успела ответить, его руки коснулись застежки моего янтарного ожерелья и расстегнули его. Новое колье, более тяжелое и прохладное, массивными камнями легло мне на грудь. Но я не успела ни вздрогнуть от его девятилетнего холода, ни ощутить гордости, подумав о том, сколько знатных дам носили его до меня. Одно обстоятельство заслонило для меня все, и это были руки Александра.
Горячие, сильные, они мягко скользнули по моим обнаженным плечам, и в тот же миг меня бросило в дрожь. Он не отходил и не отпускал меня; напротив, его ладони вернулись, снова погладили плечи, коснулись шеи и снова заскользили вниз – жадно, порывисто, словно пытаясь на ощупь изучить золотистую упругость моей плоти. Я закрыла глаза, чувствуя, как первобытная радость охватывает меня, с каким невероятным желанием я готова повиноваться этим рукам, что бы они ни делали. Его пальцы нежно, молниеносно прошлись по моим плечам и скользнули ниже, поглаживая грудь, – все это так легко, что я едва его чувствовала, потом что-то пламенем обожгло меня сзади – явно не сдержавшись, герцог прижался губами к моей обнаженной шее, к тому самому чудесному месту, к углублению между ключицей и плечом.
Я не могла больше терпеть и стоять, пассивно чего-то ожидая, – все мое существо рвалось ему навстречу. С тихим возгласом я подняла руки, одна моя ладонь на ощупь коснулась его волос, зарылась в них, и, не выдержав, я обернулась. Мои руки теперь были переплетены у него на груди, и все произошло так быстро, что мои губы, словно в продолжение моего порыва, коснулись губ Александра.
Ни один из нас больше не нуждался в подсказках. На миг я с радостным ужасом ощутила, что тону, растворяюсь в его страсти, во много раз превосходившей все мною воображаемое. Его губы, о которых я столько размышляла, были на редкость свежи и чуть солоноваты, как вкус моря. Сильные, настойчивые, бесконечно-нежные, они завладели моим ртом, проникли внутрь – он вел меня, я только подчинялась. Я чувствовала его дыхание, его язык, коснувшийся моих зубов, то, как жадно и томно он исследовал каждую пору кожи моего рта в этом жарком поцелуе; самые сокровенные уголки моего тела тотчас ответили ему; я снова ощутила его руку, нежно, сквозь платье ласкающую округлость моего бедра, – мои ноги сами собой раздвинулись, мне оставалось лишь с нетерпением ждать, когда он возьмет меня.
Но вдруг все изменилось, и далеко не в лучшую сторону. Он отстранился, тяжело дыша, наши губы разъединились, его руки соскользнули с моего тела, словно не замечая, что я невольно потянулась за ними вслед. Александр заглянул мне в глаза, потом ласково погладил мои волосы, привлек мою голову к себе на грудь и обнял меня, прижав к себе. Я чувствовала быстрое биение его сердца и взволнованное дыхание у себя на щеке. Он обнимал меня, будто успокаивал, и я вдруг ощутила, что снова абсолютно ничего не понимаю.
– Вы… вы отказываетесь? – пробормотала я, совершенно не задумываясь над своими словами.
– Да.
– Почему? – в гневе спросила я.
– Это был бы слишком зеленый плод, мадам.
Ярость всколыхнулась во мне, я рванулась назад, но он удержал меня. Его глаза, темные, блестящие, словно изучали мое лицо. Тихо и нежно прозвучал в сумраке его голос:
– Я бы солгал, сказав, что не хочу вас, дорогая. Но я хочу не только этого.
Потрясенная, я вырвалась. Мне всего этого было не понять. За кого он меня принимает – за девчонку, с которой можно играть? А сам кем себя считает – донжуаном?
– Вы… вы невыносимы! – воскликнула я в бешенстве. – Мне до смерти надоели эти ваши штучки!
Он больше не удерживал меня и, кажется, вовсе не слышал моих слов. Независимо от того, как я была задета, меня поражало самообладание этого человека: он железно контролировал себя и не забывался ни на минуту. Уже совершенно спокойный, он прикоснулся к звонку.
– Элизабет проводит вас. Доброй ночи, мадам.
Александр ушел, оставив меня одну в индийском кабинете.
Я устало оперлась рукой на стол. Мне уже надоело размышлять над всеми странностями характера моего мужа. Вероятно, следует воспринимать все философски. Хотя, в конце концов, если у него есть какие-то особые соображения относительно того, что случилось, почему бы не поделиться ими со мной? Я ведь не невинная девушка, чью стыдливость можно оскорбить какими-то слишком откровенными вещами. Я взрослая женщина и способна выслушать все, что угодно. Однако он молчал и свои намерения держал при себе.
И это не просто так. Он что-то замышляет, чего-то добивается. Но чего? «Это был бы слишком зеленый плод» – что он хотел этим сказать?
– К вашим услугам, мадам, – сказала Элизабет, осторожно заглядывая в кабинет.
Я легла спать в этот вечер снова одна, так и не придя ни к какому выводу.
5
Из Белых Лип я выехала на рассвете. Было сыро и пасмурно, накрапывал дождь. Такая уж зима в Бретани – теплая и влажная, снег бывает редко, да и лежит он недолго. Дороги развезло, ехать было трудно. В Ренн я добралась только к вечеру.
Жана и Шарля привел гувернер и удалился, оставив дверь открытой. Я едва смогла обнять сына, как он тут же отстранился.
– Ну что ты, ма! – сказал он и смущенно, и недовольно. – На нас же смотрят.
– Ну и что?
– Я не хочу, чтобы меня считали маменькиным сынком.
Я испустила шумный вздох.
– Ох, Жан, похоже, ты ничуть не поумнел за месяц учебы.
Шарль смотрел на меня настороженно и выжидающе. Он был такой худенький, невысокий, серьезный… Темные глаза, большие, выразительные, выделялись на бледном лице. Я оставила сына и поцеловала Шарля, тотчас с удивлением почувствовав на щеке ответный поцелуй.
– О, Шарль, милый, я так рада, – растроганно прошептала я, обнимая его еще крепче.
Жан взирал на нас насмешливо и надменно, всем своим видом демонстрируя отвращение к «телячьим нежностям».
– Ну, как? Вам здесь нравится? – спросила я их немного погодя.
