Средоточие зла.
— Что вы… натворили? — прошептал я.
Вернер сверлил меня своими глазами хищной птицы, которые не видели. Не видели все тридцать лет, настолько ослепленные любовью к Аннелизе, что не замечали очевидного. Как и глаза Гюнтера, заложника его собственных демонов, и его брата Манфреда, проникнутого чувством вины и страстным желанием добиться успеха. Слепые, как глаза Ханнеса, замутненные предрассудками, а потом выжженные болью утраты.
Никто из них не увидел.
А ответ всегда был на виду, в ярком свете. Все это время.
Я вздрогнул, как от удара хлыстом.
Выброс адреналина.
Рыча, поднял голову. Схватился за толстую ветку каштана, выломал ее, обдирая ладони, схватил как дубину.
— Аннелизе, — приказал я, — возьми Клару. Бегите.
— Сэлинджер… — отозвалась Аннелизе. — Успокойся, пожалуйста.
— Спускайтесь в долину. Быстро!
Клара захныкала.
Я заскрежетал зубами.
— Джереми, — проговорил Вернер, — положи эту ветку.
— Отойди, Вернер… я не хочу причинить тебе вред. Но если сделаешь еще шаг, ударю.
— Боже милосердный, сынок, — недоверчиво произнес он. — Что с тобой такое?
— У тебя есть с собой веревки?
— Есть, в рюкзаке.
— Тогда используй их.
Вернер долго вглядывался в меня, совершенно сбитый с толку.
— Использовать?
— Надо его связать.
— Связать кого?
— Макса. Монстра с Блеттербаха. Убийцу Эви, Курта и Маркуса.
С каждым именем, какое я произносил, ярость моя возрастала.
Щелчки следовали один за другим.
— Ты сошел с ума, Джереми, — возразил Вернер. — Их убил Грюнвальд. В припадке безумия. Ты сам это знаешь. Он…
— Грюнвальд их защищал.
— От кого?
— От Jaekelopterus Rhenaniae, — четко, по складам произнес я.
— Все это просто…
— Грюнвальд, — продолжил я, глаз не сводя с Макса, стоявшего неподвижно, — был в самом деле убежден, что в Блеттербахе водятся эти чудища. Он знал, Эви и Курт собираются пойти сюда в поход, и когда услышал, что над этой местностью собирается гроза, подумал, что подземные озера могут выйти из берегов и вынести на поверхность гигантских скорпионов. Он послал телеграмму и сам поспешил сюда. Он был сумасшедший, но в его безумии была система. Не правда ли, Командир Крюн?
— Не знаю, о чем ты говоришь, — размеренно произнес Макс.
Его спокойствие меня взбесило.
— Третье января, Макс! — взорвался я. — Четыре месяца до бойни, целых четыре!
Неужели ни Аннелизе, ни Вернер до сих пор не поняли?
Ведь все до ужаса просто.
— Знаешь, о чем я подумал прежде всего, когда Аннелизе сказала мне, что беременна? О том, что нужно сразу же рассказать Майку. Ведь мы с Майком друзья, а друзьям полагается сообщать хорошие новости. Ты и Маркус — единственные, кто еще контактировал с Эви и Куртом. Поэтому только вы в Зибенхохе знали о рождении Аннелизе. Эви и Курт были твоими друзьями. Ты знал о девочке. Почему же не сказал ничего Ханнесу или Вернеру, когда вы готовили спасательную экспедицию? Ведь уже не было смысла держать это в секрете.
Вернер побледнел.
— Что ты такое говоришь, Джереми? — пролепетал он.
Вернер не понимал.
Или не хотел понять.
Ибо вывод из моих рассуждений — полная катастрофа.
— Знаешь, за что мне платят, Макс? За то, что я выстраиваю истории, которые начинаются с «а» и заканчиваются прекрасной, ясно прописанной буквой «я». В данном случае «а» — телефонный звонок, прозвучавший тридцать лет назад. На одном конце провода — ты, на другом… Кто тебе сообщил? Курт? Эви? Или в начале истории — Маркус, на седьмом небе от счастья, стучит в твою дверь, чтобы поведать: Эви беременна, но никто не должен об этом знать. Впрочем, не важно: не думаю, что ты уже тогда решил их убить. Нет.
Теперь все становилось таким прозрачным.
— Когда Аннелизе родилась, вы сели в поезд и поехали в Инсбрук. В январе? Феврале? Главное, когда ты увидел девочку, когда взял ее на руки, только тогда и понял, что Эви никогда не будет твоей, никогда. Ведь ты любил ее, правда? Только вот она выбрала Курта и родила от него дочь. Эта девочка стала явным знаком, плодом их любви. Ты не мог уже лгать самому себе, питать надежду, что эти двое расстанутся. В этот момент ты и решил их убить.
От «а» к «б».
От «б» к «в».
И дальше…
— Но не сразу. Не там. Тебя бы нашли. Арестовали в мгновение ока. Ты не хотел закончить свои дни в тюрьме. Ты хотел убить их здесь. И по вполне определенной причине, не так ли?
Макс качал головой.
Гром прогремел над Блеттербахом.
— Треугольники, — объявил я. — Треугольники вершинами вверх. Символ, который спас мне жизнь в пещерах. Три треугольника вершинами вверх. Корона — вот что такое этот символ. Кроне — по-немецки. Крюн — на диалекте. Это твой дед вырезал короны на стенах рудника, правда? Он отвечал за безопасность работ. Рудник и пещеры — единый лабиринт, в который никто не рискует заходить. Ты остался последним в Зибенхохе, кто знает его как свои пять пальцев. Тебя водила туда бабушка? Ведь безумие не зарождается само собой, в одночасье. Оно накапливается. Осаждается, слой за слоем. Нужно время. Годы. Это была она, правда? Сколько обид, сколько злобы передала она тебе? Сколько потребовалось ненависти, Макс?
Макс не реагировал.
Изумление на его лице казалось неподдельным.
Хоть «Оскара» присуждай.
Или он и в самом деле удивился.
Через тридцать лет кто-то докопался до правды.
— Безумие осаждается, слой за слоем, затем ненависть пронизывает их насквозь, извлекая жажду крови. Медленный, холодный процесс. Ты выжидал. Они были твоими друзьями, ты знал их. Знал, что рано или поздно Курт и Эви вернутся туда, где родилась их любовь. И ты обеспечишь себе твердое алиби: расстояние от Зибенхоха. Никто не сможет тебя арестовать. Разумеется, ожидание могло затянуться, но что за важность? Блеттербах находится здесь миллионы лет, а тебе терпения не занимать. Но ждать пришлось всего четыре месяца. Больше того, самозарождающаяся гроза предоставила тебе такое прикрытие, на какое ты и не рассчитывал, так ведь? Но… — Я взорвался. — Что ты почувствовал, когда Грюнвальд выскочил неизвестно откуда? И разрушил весь твой план?
Я сделал шаг вперед.
Пора было заканчивать. И нападать.
— Сколько времени тебе потребовалось, чтобы добраться сюда, Макс? — наступал я. — Сколько времени нужно, если идти через пещеры?
