нас вспомнил, кто нам помог, пока мы тухлую конину жрали и спали на мертвецах по пояс в воде? Под огнем артиллерии, под бомбежкой. Где вы были тогда такие правильные? Лицемерные твари.
– Это война, капитан, – глухо отозвался Зотов. – Миллионы предпочли предательству смерть и концлагеря. Но не ты. Ты оправдываешься,как нашкодивший пионер.
– Не тебе судить, – прорычал Решетов.
– Ошибаешься, мне. Ты убил Твердовского?
– Он лез не в свое дело, совал всюду свой нос. Но убил его не я.
– Ты отдал приказ.
–Меня в лагере не было, а ребята вас увидели и немного поторопились, устроили самодеятельность. Я бы так грубо ни за что не сработал.
–Ясно. А Валька? Чем провинился шестнадцатилетний пацан, у которого мамкино молоко на губах не обсохло, чтобы его убили и разрезали на куски?
– Ты сам сказал, это война, а на войне гибнут невинные.
– Хотел пустить следствие по ложному следу? Дескать Валька завалил Твердовского, похитил синюю тетрадь и сбежал. И ты все продумал заранее, только ждал подходящий момент. Все гладко, только вышла промашка: подручные хреново спрятали труп. Кстати, знаменитая синяя у тебя?
– У меня, – кивнул Решетов.
– Что в ней?
– Ничего, чепуха и стишки. Заготовка под мемуары. Я ее сжег.
– Вот оно как, – Зотов расплылся в довольной улыбке. Ай да Твердовский, ай да сукин сын. Хитро придумал, запугал всех синей тетрадкой, а настоящий архив хранил совсем в другом месте, в подвале у Антонины. Классическая обманка, словно по нотам разыграно. Настоящий, матерый контрразведчик был, не подкопаешься.
– Как теперь быть, Витя? – в голосе Решетова на миг проскользнула мольба. Нет, показалось.
– Ты отдашь Кольку, и мы разбежимся, – предложил Зотов. – Я вернусь в отряд и отменю совет. За это время ты и твои люди успеют уйти. А потом, может быть, когда-нибудь мы снова встретимся и поставим жирную точку.
– Так не пойдет.
– Хватит смертей, капитан. Или гауптман? Не знаю, чем немцы тебя соблазнили, уверен, свои тридцать серебренников ты получил. Еще не поздно остановиться.
– Остановиться? – Решетов плавно качнулся на каблуках. – А зачем? Справедливый советский суд, раскаяние и прочая лабуда? И ты непременно замолвишь словечко? Не смеши. Мне все одно – вышка, я таких дров наломал, голова кругом идет. Нет, Вить, у меня дорога одна – с немцами. Назад пути нет.
– Беги к хозяевам нашкодившей сучкой. Только не убивай никого.
– Думаешь, немец за провал задания по головке погладит? – Решетов пропустил оскорбление мимо ушей. – Нет, Вить, я как раненая крыса в углу. А загнанная крыса - кусачая и опасная тварь. И свое последнее слово я еще не сказал.
– Плохо это кончится, капитан.
– А я не оптимистичен, – Решетов сверкнул глазами. – Теперь скажи, Вить, в чем подвох?
– Ни в чем, – почти честно признался Зотов.
– Думаешь, я поверю, будто ты явился один, никого не предупредив? Ты кто угодно, Витя, но не дурак.
– А у меня бывают сомнения, –вздохнул Зотов. – Я один, так уж вышло, поверь.
– И никому не сказал? – бровь Решетова выгнулась дугой.
– Никому. Не мог же я бегать по лагерю с дневником психованного убийцы в руках. Потому и приперся в поисках железобетонных доказательств. Ведь до конца верил, это ошибка, стечение дрянных обстоятельств. Теперь понимаю, насколько дерьмовый был план.
– Да гонит он! Зуб даю, гонит! – в двери появился Кузьма, уже без сала, но при оружии.
– Подслушивать нехорошо, – укорил Зотов.
– Рот закрой, сука! – ощерился Кузьма. – Сваливать надо, капитан, сваливать. Эта шкура нас заложила!
– Никто никуда не уйдет, – спокойно возразил Решетов. – И прекрати орать, башка раскалывается.
– Ты ему веришь?
– Не верю, – отозвался Решетов. – Но мы останемся, операция началась, придется рискнуть.
– Да тут скоро все партизаны местные будут!
– А если не будут? Сбежим, поджав хвост? Чтобы на нас открыли охоту и немцы, и красные? Тогда точно конец, дурья башка.
– Ты с ума чтоли сбрендил?
– Выполняй приказ, сержант.
Зотов не смог сдержать глумливой улыбки. Решетов уперся! Он парень упрямый, это все знают, на то и расчет. Хер его сдвинешь. Давай, Решетов, не сдавайся, я за тебя!
– Этого в расход? – Кузьма зыркнул на пленника.
Сердце у Зотова оборвалось, он инстинктивно сжался в упругий комок. Вот он, тот самый допустимый риск. Подыхать не хотелось совсем.
– Нет, закончим с советом, будет полковнику Рихтеру подарок, – губы Решетова растянулись в зловещей ухмылке. – Витя у нас из Москвы, многое может порассказать, да, Вить?
– Как Кузьма поросят в колхозе сношал? – Зотов расслабился, сердце дернулось и вновь завелось. Можно немного пожить.
– Тварь! – Кузьма подскочил и ударил в лицо. Зотов опрокинулся на спину, рот наполнился противным, отдающим медью киселем. Пинок кованого сапога в ребра заставил согнуться и сдавленно заурчать.
– Хватит, – прекратил экзекуцию Решетов. – Руки свяжи и в яму.
– Поднялся! – Кузьма рывком поставил Зотова на колени. – Только дернись, паскуда!
Зотов зашипел от резкой боли и сплюнул тягучую, липкую кровь. Сгусток повис на подбородке красной соплей. Кузьма пыхтел за спиной, перетягивая руки веревкой.
– Встал, мразь! – ствол врезался под лопатку.
Зотова вывели на улицу, прохладный ночной ветерок остудил разгоряченное, огнем полыхающее лицо. С низины на урочище в мертвом лунном свете ползли лохмотья сырого тумана, пахло болотиной и стоячей водой. На поле из седой пелены торчали островки сухого чертополоха и одинокие, кривые березы. Под черным куполом храма зловеще выл и причитал козодой. Смрадное дыхание Кузьмы касалось затылка. О том, чтобы сигануть в кусты не могло быть и речи. А Зотов и не стремился бежать.
– Чертячья ночка, – посетовал Кузьма, пихая пленника по едва заметной тропе.
– Нам на руку, – хмыкнул Решетов. – Лестницу приготовил?
– Обойдется, не прынц, – паскудно хихикнул Кузьма, тропка привела за церковь. – Лети, дорогой!
Зотова пихнули в спину, он испуганно вскрикнул и рухнул в черную бездну. Свалился плашмя, от удара выбило дух, и он заворочался огромным, полуоглушенным червем. Падение смягчил ковер из прошлогодней листвы. Он перевернулся на спину и увидел над собой пятно звездного неба. Зотов лежал на дне ямы
