«Это было лет пять назад», – сказала Фиш, когда я ей позвонила. У ее клиента была теория, что Карактак и другие кельтские воины были татуированными, и он решил проверить ее на собственном теле. В Калифорнии вайда запрещена как злейший сорняк, поэтому этот человек сделал из нее настойку и отправил ее по почте из своего дома в Канаде. «Он боялся везти ее при себе через границу на машине, вдруг бы его остановили. Было довольно забавно, – отметила Фиш, – что мужчина с телом, покрытым татуировками, боится нарушить местный закон». Фиш вытатуировала кельтский узел на лодыжке клиента, используя настойку в качестве пигмента. В первый день татуировка выглядела хорошо, но через два дня нога начала опухать. «На четвертый день дела пошли еще хуже. Мы пошли к доктору, и он сказал: «О, Пэт, что ты сделала?» – вспоминала она. Именно тогда Фиш узнала, что вайда настолько хорошо лечит раны, что заживляет проколы от игл и помогает коже отторгать пигмент. – На его лодыжке появилась блестящая розовая ткань в форме кельтского узла. Я никогда не видела такого идеального шрама. Но в нем совсем не было голубой краски».
Однако теория клиента тату-салона не была полностью необоснованной: индиго из различных растений использовался в татуировках даже в Нигерии и Персии, хотя, вероятно, не в форме настойки, и некоторые историки предполагают, что Карактаку, возможно, не нужно было разрисовывать себя пастой из бродильного чана, потому что его кожа уже была навсегда окрашена. В 1980-х годах в торфяных болотах Линдоу в Чешире, недалеко от Манчестера, обнаружили несколько тел. Они вызвали немалый ажиотаж – один человек даже признался в убийстве своей жены, – прежде чем ученые идентифицировали их как останки людей, живших в 300 году до н. э. После особенно тщательных исследований – ведь плоть этих людей сгнила, а в трофе содержались его собственные микроэлементы – археологи подтвердили, что на коже по крайней мере одного из найденных были обнаружены металлы, и высказали предположение, что эти кельты, возможно, были покрыты синими татуировками[214].
Татуировки в европейской культуре часто представляли собой выход за пределы общественных установлений или же демонстрировали храбрость и благочестие владельца (армянские христиане делали татуировки, показывающие, что они совершили важное паломничество). Были также позорящие татуировки (на сатирической картине Уильяма Хогарта «Модный брак», хранящейся в Национальной галерее в Лондоне, изображена женщина с татуировкой на груди: все, видевшие ее в XVIII веке, узнали бы в татуировке знак осужденного преступника). Татуировка также могла быть признаком мачо – в Гонконге членов Триады идентифицируют по изображениям дракона – или просто проявлением эксцентричности. Пигменты, которые при этом использовались, были столь же разнообразны, как и социальные сигналы, которые татуировки несли. Таитяне делали татуировки с помощью сожженной кокосовой шелухи; индейские племена использовали паутину и пепел сожженного папоротника, маори для священных mokos применяли сажу от сожженных гусениц, смешанную с рыбьим жиром[215], в то время как европейские моряки для получения темно-синего цвета брали угольную сажу (черный на бледной коже обычно выглядит как синий) или даже порох, который выжигал в человеческой коже неудаляемые отметки.
Появление более ярких красок в арсенале татуировщиков совпало с периодом импрессионизма. Пока художники выстраивались в очередь, чтобы купить новые краски для рисования танцоров или водяных лилий, татуировщики экспериментировали с теми же красками для изображения русалок и роз на коже. Одним из первых татуировщиков в Великобритании, экспериментировавших с новыми красками, был известный художник Джордж Берчетт. История гласит, что Берчетт был одним из первых мастеров, кто попробовал краски Winsor & Newton, – голубой винзор и зеленый винзор. По словам Лайонела Титченера, главы тату-клуба Великобритании, а также основателя Британского музея истории татуировок в Оксфорде (когда я пришла к нему с визитом, он выглядел крайне неопрятно и находился в задней комнате, переполненной экспонатами), когда в 1953 году Берчетт умер, его компания продолжала продавать пигменты, купленные в магазине L. Cornelissen & Sons artists‘supplies. Титченер подтвердил, что к концу 1950-х годов британские татуировщики начали ввозить пигменты из Соединенных Штатов, но все эти краски тестировались в лабораториях, чтобы понять, насколько пигменты безопасны; так что к середине 1970-х очень немногие татуировщики использовали в работе пигменты с палитры художников. «В начале 1970-х годов Рональд Скатт опубликовал книгу Skin Deep, the mystery of tattooing, – рассказал мне Титченер. – Он провел кое-какие исследования пигментов и прислал мне список красок фирмы Winsor & Newton, которые, по его мнению, безопасны для нанесения татуировок». Краски, используемые сегодня, похожи на синюю и зеленую от Winsor & Newton, применявшуюся в старые времена, «но сегодня все они проходят лабораторные испытания, чтобы исключить наличие вредных примесей».
Недавно Титченер стал консультантом Европейского союза, намеревающегося ввести ограничения на пигменты для европейских татуировок. Однако здесь возникают две проблемы. Во-первых, в татуировке есть нечто такое, что не является частью мира, подчиняющегося бюрократическим правилам[216]. Во-вторых, бремя доказывания безопасности пигментов лежит на татуировщиках, «а ни один химик в мире не поставит под заключением свою подпись: они слишком боятся пойти под суд». Что касается Карактака, то если бы у него были татуировки, то они, вероятно, были бы нанесены медными пигментами или, возможно, железом. В любом случае Европейский союз наверняка не одобрил бы этого.
Вайда и средний класс
Протекционистская политика XVI и XVII веков, напоминающая стиль нынешнего Европейского союза, создавала серьезные проблемы для торговцев индиго, желавших везти свою новую краску в Европу. Никто не учитывал мощное лобби производителей вайды, являющихся представителями среднего класса. Средневековый немецкий город Эрфурт, включая его университет, был построен благодаря этой синей краске, многие из самых великолепных домов также были построены на прибыль от вайды. На внешней стороне Амьенского собора на севере Франции изображены два торговца, несущие огромный голубой мешок – свидетельство богатства красильщиков, которые могли позволить себе стать спонсорами строительства собора. Первая часть процесса извлечения краски из вайды включает в себя измельчение в кашицу свежих листьев растения, скатывание ее в шарики размером с крупные яблоки и сушку их на солнце. Французы называют это cocagne, и даже в наши дни «pays de cocagne» (что можно довольно прозаично перевести как «страну шариков») – популярная метафора страны богатых людей.
