Москва да Питер ихние голодают, грят. А мы тут, дескать, кулачествуем, на хлебушке сидим. Оружие сдавать велено. Кто позажиточнее – выселяют из домов, семейство – на холод. Землю тож забирают, скотину сводят.
– И у вас, вахмистр, забрали?
– У меня-то нет. Я ж низовской. 7-й Донской полк – он Черкасского округа.
– А в Вёшенской как оказались?
– Племянница у меня там. Сестрицева дочь. Батьку-то её, вишь, на японской войне убило, так я ей в отца место и стал. Ну, а потом взамуж выдали в края дальние… я-то погостить приехал, а тут такое… В общем, недоволен мир сильно. Слезли казачки с печей. Так-то всё бока отлёживали, а иные так и к красным подались. Наобещали те с три короба, обманули казаков… они-то думали, только у бар всё отберут, а рядового казака не тронут… я-то свояку и грю, дурак, мол, не простят нам верности Государю, того, что бунтовать не давали, придут, мстить станут. Не верил, прости Господи… А тут ещё и батюшку нашего расстреляли, за «контрреволюционную пропаганду». Бешанов такой, с командой целой приехал, из ве-че-ка, говорят. Вот он и расстрелял. Молодой, да из ранних, видать. Лютует.
– Бешанов? – аж подскочили Петя с Фёдором.
– Ну да, господа прапорщики. Вижу, знаком он вам?
– Знаком, ой, как знаком, – сквозь зубы процедил Фёдор. – Если это тот самый, конечно. Как звать-то вашего?
– Иосиф.
Фёдор и Петя переглянулись.
– Он самый, – сказали хором.
– В общем, потребна нам, казакам, помочь. Потому как невмоготу совсем стало. Не одного казака через фронт к Его Царскому Величеству отправили. Кто-нибудь да и дойдёт.
– Что ж, вахмистр, – Фёдор поднялся. – Дело ваше и впрямь срочное. Провожатых вам дам, да и с Богом. Отужинайте с нами, хотя из еды – один хлеб. Но есть.
Казак ухмыльнулся.
– Спасибо на добром слове, господин прапорщик. За честь спасибо. Что с хлебом у вас не очень, догадываюсь. Потому и захватил с собой… вот, угощайтесь.
Добрый шмат сала, круг домашней колбасы – всё это исчезало с поистине «второй космической скоростью», как непонятно для всех, кроме Фёдора, выражался Петя Ниткин.
– Казаки-то воевать не шибко хотят, – рассказывал вахмистр. – Ни за красных, ни за белых.
– А за государя? За Россию?
Нефедов замешкался.
– Я-то государю верен. Я-то на присягу не плевал, как некоторые. А вот те, которые молодые, дурные… им-то головы и заплели. В уши напели. Что добро барское теперь их, только руку протяни. Ну и… ну и бабы барские тож. Вот их и перекосило. Но теперь-то одумались, хоть и поздно. Ну и что батюшку нашего порешили… лютуют. Девок портят. Не все, конечное дело, врать не буду. Те, которые мобилизованные, от сохи, те отворачиваются, крестятся, видно, что не по нутру им пока ещё злодейства. Да вот беда, злодейству-то быстро учат. Ревкомы учинили, революционные комитеты, то есть. Вот от них да от продотрядовцев самая беда-то и идёт. Так что вы уж, господа прапорщики, смекайте – помочь нам оказать надо, коль не хотите, чтобы весь Дон за большевиками пошёл.
– Так как же он за ними пойдёт, – терпеливо спросил дотошный Ниткин, – если большевики вас обижают, разоряют, грабят, вывозят хлеб, отбирают оружие, бесчестят, расстреляли священника?
– Да вот так и пойдёт, – сердито отвечал казак. – Безголовый нонче народишко, злой. Все думают – это не про меня. Это я, коль чего, сам в продотрядовцы запишусь. Иные и записываются… эх, ребятки, уж простите старика, молоды вы совсем, хоть и прапорщики…
Вахмистр Михайло Петрович вскоре уехал в ночь с двумя провожатыми; Севка Воротников вернул тому всё отобранное было оружие. В темноте какие-то особо отчаянные из красных устроили «поиск», перестреливались с боевым охранением александровцев; надо было не думать, не рассуждать, а стрелять, чем Фёдор Солонов и занялся не без чувства облегчения – от мыслей становилось совсем плохо.
– Слушайте, товарищ начдив-15, новый боевой приказ. Немедленно грузите дивизию.
– Есть, товарищ командующий, – комиссар Жадов сумел-таки выучить военный язык и владел им теперь вполне свободно. – Куда нас перебрасывают?
– На восток. На Тихий Дон. Который теперь, увы, совсем не тихий.
– К Вёшенской? – негромко спросила Ирина Ивановна, словно уже зная ответ.
Сиверс кивнул.
– Дело там дрянь, – сказал откровенно. – Казаки взбунтовались. Само собой, прежде всего богатеи, зажиточные… казачью бедноту запугали, обманули… у этих нагаечников был шанс искупить свою вину перед трудовым народом, сдать хлеб, сдать оружие, вступить в Красную армию… а они, контра этакая, бунтовать вздумали!.. Прав, тысячу раз прав ЦК был, жаль только, запоздала его директива о расказачивании, надо было это делать, пока царь со своей камарильей сопли в Елисаветинске на кулак наматывали, рыдая по дворцам своим да богатствам. Ну да ничего. Фронт встал, мы хоть и давим, но пока не прорвались; противник наступать не пытается, так что дивизию твою, Жадов, я отправляю на Дон. Донской ревком просит о помощи, контрреволюционный мятеж надо давить. Тем более что дивизия у тебя хорошая, надёжная, пролетарская. Рабочий люд нагаечников ой как не любит, на куски рвать станет, только команду дай.
– А регулярные части Донревкома, что ж, ненадёжны, выходит? – прежним тихим голосом осведомилась товарищ Шульц.
Сиверс недовольно дёрнул усом.
– Всё-то вы знаете, дорогая товарищ Ирина Ивановна… ненадёжны, да. Мужики мобилизованные, бар они ненавидят, однако в казаках, особенно в бедноте казаческой видят таких же, как они сами, пахарей. Вот и колеблются. А мы с вами колебаться не должны. И рабочая дивизия, харьковский пролетариат, обязана быть готова исполнить любой приказ. В том числе и разоружить, если надо, выказывающие отсутствие твёрдости полки. Никаких митингов! Никаких речей! Железная дисциплина и беспощадность к врагам рабочего класса! Эх, жаль, сам поехать не могу. Просился – ЦК не отпустил. Так что, – левый ус его пополз вниз, лицо перекосилось в гримасе, словно маска в дурном кукольном балагане, – придётся вам и за меня постараться, товарищи Жадов и Шульц.
– Слушаюсь, – молодцевато ответил комиссар, Ирина Ивановна промолчала.
В полках известие встретили радостно. Рудольф Сиверс был прав – нагаечников рабочие ненавидели едва ли не больше, чем «золотопогонников».
Из Изюма через Харьков проследовали на Калач. Железные дороги, столь густо оплетшие Донбасс, Область Всевеликого войска Донского обходили стороной.
От Калача двинулись пешим порядком – в череде других частей, конных и пеших, направлявшихся на подавление «белоказачьего мятежа», как это называли газеты. Шли весело. Февраль миновал, фронт медленно-медленно, но продавливался к югу, добровольцы отдавали версту здесь, полверсты там, и в штабе Южфронта не сомневались, что до победы – рукой подать. Ещё одно усилие, другое –
