Каховку, город Александровск,
Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать…
Пальцы Пети Ниткина нежно касались клавиш.
А когда не будет красных и в помине…
Ирина Ивановна перебирала струны.
А когда не станет белых и в помине,
И к своим родимым мы придём опять…
Петя вскинул голову, оглядел своих.
Вспомним, как на север шли по Украине…
Ирина Ивановна улыбалась.
Вспомним, как на юг мы шли по Украине…
«Эти дни когда-нибудь мы будем вспоминать…»[34] – закончили они оба.
Было ли это в один день или в разные? – неважно. Близко друг к другу, когда зима на изломе сменялась робким началом весны. Атаки красных становились всё смелее и осмысленнее, останавливать их удавалось, но вот продвигаться дальше – уже нет. «Идти на север» добровольцы больше не могли.
К западу, за Днепром, по-хозяйски устраивались «гетманцы», петлюровцы деятельно собирали «украйномовных», объявили об окончательном «непризнании большевистской власти», о независимости, вступив в переговоры с Германией и Австро-Венгрией о военной помощи.
1 марта 1915 года первые немецкие эшелоны пересекли границу, двинувшись на Киев. Австрийские войска наступали на Одессу, хотя назвать это «наступлением» было невозможно – им никто не оказывал сопротивления.
Две недели спустя германский гарнизон появился в Киеве, и уже на следующий день кайзер объявил о признании «независимой Украинской державы»; признание сопровождалось территориальными уступками в пользу Центральных держав и Польши – чьё восстановление Германия признала также, правда, не передав ей ни единого вершка бывших польских земель, полученных по разделам ещё восемнадцатого века.
Признала Германия также независимость Эстонии, Латвии и Литвы, каковые немедля заключили с Берлином союз.
Только после этого в Париже и Лондоне спохватились – во всяком случае, так это выглядело по газетным сообщениям. Получившая из рук Германии «свободу» Польша, Румыния, которой предложена была «Транснистрия» – земли от Прута до Днестра, Турция, уже давно сосредотачивавшая войска на российской границе в Закавказье, а теперь ещё и уходящая «под немцев» Прибалтика – только теперь джентльмены с Кинг Чарлз Стрит и месье с Кэ д’Орсэ[35] сообразили, что дело плохо.
«Народный комиссар иностранных дел тов. Чичерин принял великобританского посланника г. Бьюкенена по просьбе последнего. Обсуждались проблемы двусторонних отношений, а также иные вопросы, представляющие взаимный интерес».
«…также принял французского посланника г. Палеолога…»
– Ишь, засуетились. – Петя Ниткин отложил «Правду». – Скажем спасибо красным, этой своей агитацией они нас снабжают исправно.
Фёдор кивнул. Большевицкие военлёты регулярно появлялись над позициями добровольцев, сбрасывая не только бомбы, но и листовки с газетами. Листовки, само собой, призывали переходить на сторону рабоче-крестьянской Красной армии, а газеты…
Вся александровская рота уже знала, что газеты надо собирать и приносить Пете Ниткину, «он разберётся».
– Думаешь, признают?
– Признают, – кивнул Петя. – Иначе германцы их раскатают. Мир на восходе, удар на закате – так Пруссия в 1870-м победила. А тут ещё и загребут ресурсы к западу от Днепра – продовольствие и прочее…
– А это значит, что нам помогать они не станут.
– Не станут. Как раз напротив, помогут большевикам. Им нужна Россия, способная стать противовесом Центральным державам на континенте.
– Так погоди, большевики – они ж германские союзники, считай?
– Именно, – кивнул Петя. – Значит, надо их от этого союза оторвать. Перекупить, если кратко. Денег-то у Британской империи, пожалуй, поболее сыщется.
– В общем, все против нас, – вздохнул Фёдор.
– Как и там, – полушёпотом согласился Петя.
…Не унывал только Севка Воротников. Расти вверх он перестал (и так, верста коломенская, едва в двери проходил), зато начал вширь. Когда не было боёв, поднимал тяжести, мешки с песком, кирпичи, что попадёт под руку. Тренировался в боксе, по памяти да по книжкам, что носил с собой и берёг пуще глаза. Всё у него было легко и просто, и, пока Федя Солонов мучился над письмами великой княжны Татьяны, не есть ли эта переписка измена Лизе Корабельниковой, с которой он, как ни крути, успел один раз почти по-настоящему поцеловаться, Севка гулял вовсю и только пожимал плечами, глядя, как покрасневший Фёдор поспешно прячет изящные конвертики.
И именно Севка принёс вести, с которых началось если не всё, то многое.
…Они ввалились вдвоём – Севка, весь увешанный оружием, своим и чужим, и немолодой бородатый казак, вид имевший весьма расхристанный и помятый.
– Да уймись же ты, бисов сын! Чего пихаешь, я ж и так иду, а коль навернусь, ещё и поднимать тебе меня придётся.
– Вот и шагай, краснюк, – сурово выговаривал Севка казаку, годившемуся ему в отцы, а то, быть может, даже и в деды.
– Какой я тебе краснюк, незнамь ты городская! К вам же шёл, за помочью!..
– За какой-такой «помочью», разведывать небось шёл!..
– Сева! Оставь. Чего ты разошёлся?
– А чего он!..
Фёдор и Петя встали. Александровская рота квартировала всё в том же поместье, где чудом уцелел рояль (рояль в брошенном имении – конечно, не загадочный «рояль в кустах», о коем частенько упоминал Ниткин, но зверь тоже редкий).
– Вот, Слон, привёл. Вы у нас умные с Ниткой, разбирайтесь. Пожрать есть чего? Полдня в охранении, брюхо аж сводит. Пёр дуром прямо на секрет наш. Думал, раз овраг запорошенный, так никто с конём его там и не заметит.
Бородатый казак сердито покосился на Воротникова.
– Дозвольте, господин прапорщик?
– Мы тут все прапорщики. С чем пожаловали, станичник?
Казак оглянулся на Воротникова.
– Дозвольте скинуть?.. – И взялся за отворот замызганной пехотной шинели.
– Дозволяю, – сказал Фёдор.
Казак аккуратно снял шинель. Хоть и худая, а сложил он её не торопясь, с присущей его сословию бережливостью. Под шинелью оказалась форма, чистая, отглаженная, словно на парад. На плечах – синие погоны, красная цифра «7», широкая серебристая полоса поперёк.
– 7-го Донского казачьего полка вахмистр Нефёдов Михаил, – встав во фрунт, доложился казак. – От станицы Вёшенской пробираюсь. До вашего начальства, господин прапорщик.
– До начальства, вахмистр, это хорошо, – сказал Фёдор. – Только прежде нам скажите, с чем пускать-то? А то пустим, а окажется ерунда какая-то, мы же виноваты будем.
– Не ерунда, – подался вперёд вахмистр. – Станичники меня к вам послали, скачи, мол, Михайло Петрович, до добровольцев. И вот что расскажи – что прислали к нам тут большаки питерские всяческие комиссаров да продотрядовцев. Всякой твари по паре – и матросы, и эти, пролетарии, и иные. Ну и простой пехтуры нагнали.
– Так и что?
– Хлеб отбирают. Подчистую всё вывозят.
