Александровскiе кадеты
Смута
Светлой памяти моих бабушки и дедушки, Марии Владимировны Онуфриевой (урожденной Пеленкиной) (*1900 — †2000) и Николая Михайловича Онуфриева (*1900 — †1977), профессора, доктора технических наук, ветеранов Белого Движения и Вооружённых Сил Юга России, посвящается эта книга.
Пролог 1
Академический поселок под Ленинградом, дача профессора Онуфриева, конец мая, 1972-ой год
— Прощайте, — сказал профессор и перекинул массивный рубильник.
Место, где только что стояли гости, заволокло тьмой, чёрной и непроглядной.
В дверь наверху колотили так, что весь дом ходил ходуном.
Профессор хладнокровно ждал.
Тьма не рассеивалась. Так и стояла, плотная, непроглядная.
Профессор поднял одну бровь, как бы в некотором удивлении. Постоял, глядя на чёрную полусферу. Потом усмехнулся и громко крикнул:
— Да иду, иду открывать! Что за шум, не дадут отдохнуть старому человеку!..
Дверь распахнулась, в лицо ему ударил свет мощных фонарей.
— Гражданин Онуфриев!..
— Уже семьдесят с гаком лет гражданин Онуфриев, — ворчливо ответил профессор. — Что вам угодно?
— Комитет государственной безопасности, — крупный, плечистый человек в штатском сунул профессору под нос раскрытое удостоверение. — Сейчас будет произведён обыск принадлежащего вам домовладения. Предлагаю заранее сдать все предметы, относящиеся к категории запрещённых, как то: незарегистрированное холодное и огнестрельное оружие, незаконно сооружённые установки любого рода…
— Это самогонный аппарат, что ли? — перебил профессор. — Не увлекаюсь, знаете ли.
— Прекратите балаган, Онуфриев, — прошипел один из штатских. — Отойдите в сторону, гражданин. Не хотите добром, придется по-плохому!
— Ищите, — хладнокровно сказал Николай Михайлович. — Что вы рассчитываете найти? Самиздат? Солженицына? Да, а ордер на обыск у вас имеется? Понятые? Я, как-никак, член Академии Наук.
Ввалившиеся в прихожую люди, казалось, несколько замешкались; однако человек с удостоверением нимало не смутился.
— Спокойно, Саня, спокойно, — сказал он своему и добавил, поворачиваясь к Николаю Михайловичу: — А вы на меня жалобу напишите, уважаемый профессор, — он усмехался жёстко и уверенно. — Прямо в ЦК и пишите. Копию в Комитет партийного контроля. И лично товарищу Юрию Владимировичу Андропову.
— Напишу, можете не сомневаться, гражданин…
— Полковник Петров, Иван Сергеевич, — слегка поклонился человек с удостоверением.
— Петров. Иван Сергеевич. Так и запомним.
— Запомните, Николай Михайлович. Имя у меня простое, народное. Ну, так что, не желаете ли…
— Не желаю, Иван Сергеевич. Уж раз вы такой высокоуполномоченный, что аж Юрию Владимировичу предлагаете на вас жаловаться, то сами справляйтесь.
— Сами справимся, не сомневайтесь, — заверил его полковник. Молча кивнул своим людям — те немедля и сноровисто разбежались по комнатам, не путаясь, не сталкиваясь, не мешая друг другу, как истинные профессионалы.
Николай Михайлович так и остался сидеть у небольшого бюро красного дерева, явно дореволюционной работы, на котором стоял старомодный чёрный телефон, с буквами на диске рядом с отверстиями.
Затопали сапоги и по ступеням подвальной лестницы. Николай Михайлович потянулся, взял остро отточенный карандаш, на листе блокнота принялся набрасывать какие-то формулы.
Полковник Петров откровенно наблюдал за ним, совершенно не скрываясь.
— Ну, так где же она? — вкрадчиво осведомился он у профессора.
— Где кто? Моя супруга? Мария Владимировна дома, в Ленинграде. Как вы говорите, по адресу прописки.
— Нет, не ваша супруга. Ваша машина.
— Принадлежащая мне автомашина марки ГАЗ-21, номерной знак 14–18 ЛЕМ, находится у ворот гаража.
— Очень смешно, — фыркнул полковник, нимало не рассердившись. — Умный же вы человек, гражданин Онуфриев, а дурака валяете.
— Ищите, ищите, за чем приехали — то и ищите, — отвернулся Николай Михайлович.
— Сложный вы объект, гражданин профессор, — покачал головой Иван Сергеевич.
— Какой есть. Иначе б ни званий ни заработал, ни орденов, ни премий ваших.
— Нас, Николай Михайлович, очень интересует высокочастотная установка дальней связи, кою вы тут собирали в кустарных условиях, опираясь якобы на некие «идеи Никола Теслы». Тесла, конечно, великий человек и много полезных открытий совершил, но «идеи»-то его — всё полная ерунда!
— И что же? — поднял бровь профессор. — Мало ли что я тут собираю! Или вы меня «несуном» выставить пытаетесь, мол, из лаборатории радиодетали таскаю?
— Так вы подтверждаете? — мигом выпалил полковник.
— Ничего не подтверждаю, всё отрицаю, — сварливо отрезал Николай Михайлович. — Ну, долго вы еще будете у меня дачу вверх дном переворачивать? На чердаке смотрели? На втором этаже? В подвале? Всюду побывали?
К полковнику Петрову и в самом деле стали возвращаться его люди. Ничего не говорили, даже головами не качали, просто выстраивались у входа.
Человек с удостоверением на имя «Ивана Сергеевича Петрова» поднялся. Взгляд его оставался спокоен, но изрядно отяжелел.
— Значит, будем по-плохому.
— Бить будете? — деловито осведомился Николай Михайлович. — Валяйте. Только ничего вы из меня не выбьете. Нет тут никакой «машины». Ничего вы не нашли. Теперь меня запугать пытаетесь. Ну да, мы-то, люди старшего поколения, мы пуганные, верно. Вот был у меня… гм, знакомец. Красный комиссар Михаил Жадов. Прославился на Южном фронте. Вот это был чекист, глыба, матерый человечище! Метод допроса у него был один — рукояткой нагана да по зубам. А если и после этого человечек отмалчивался, так комиссар только плечами пожимал, да и отправлял к стенке — на виду у других подозреваемых. Все тотчас признаваться начинали, целая контора только и успевала протоколы заполнять…
— Это есть злостная клевета на доблестные органы революционного правопорядка, — ровным бесцветным голосом сказал полковник Петров. — Скажите, от кого вы услышали эти лживые измышления?
— От Миши Изварина, — с готовностью отозвался профессор. — От Изварина Михаила Константиновича.
— Вот как? Что ж, спасибо. Не ожидал, что ответите… Можете не сомневаться, с гражданином Извариным мы проведем профилактическую работу.
— Эх, вы, — Николай Михайлович глядел на полковника с непонятной горечью. — Работу они проведут… разве что на том свете. Миша Изварин, мой гимназический товарищ, расстрелян ЧеКа в Ростове поздней осенью тысяча девятьсот двадцатого года. Думайте ж вы головой хоть чуть-чуть! Иначе всё провалите и всё потеряете. И страну тоже.
Люди в штатском стояли, молчали. Полковник Петров — если он и впрямь был полковником и Петровым — только пожал плечами.
— Не пойму я вас, Николай Михайлович. Установка ваша нас очень волнует, не буду скрывать. Сверхдальняя связь…
— Да не слушаю я эти ваши «вражьи голоса», — опять поморщился профессор. — В чём я с вами, как бы это ни показалось странным, согласен — что у России есть только два союзника, её армия и её флот. Никто за границей нам помогать не стремится. «Огромности нашей боятся», как сказал классик.
— Как это «только два союзника», Николай Михайлович? — с готовностью подхватил разговор полковник. — А как же наши друзья по Варшавскому договору, а как же…
— Вы ещё какую-нибудь «спартакиаду дружественных армий» вспомните, —
