Перед казенным зданием грубой советской постройки блестела лакированными телами стая дорогих автомашин, одна — четырехглазый "Мерс" с номером 777 ок 77 — такой в автоинспекции стоит не меньше половины штуки баксов. Даже без комментариев прессы было ясно, что внутри происходит что-то серьезное.
Внутри по коридору текла черная икра плащей и пальто: сентябрь в этом году был прохладный. Впереди всех шел молодой человек с лицом, одухотворенным революционным безумием, который громко говорил — и вместе с эхом между стенами металось:
— Новая оригинальная концепция интерьера, в пространство которого вольется панорама окружающего мира… Органичное сочетание металла и стекла закольцует пространство эстетикой хай-тека… Легкий слог архитектурного языка… Хрустальные конусы фонтанов…
Это был, ясное дело, то ли дизайнер, то ли архитектор — на лбу у него не написано. Говорил он, не останавливаясь, красиво, словно сыпал стихами на иностранном языке. От пахнущих загадочным иноземным туманом слов безликие стены эпохи развитого социализма на глазах покрывались туберкулезной плесенью, а наполненные бледным светом плафоны смотрелись тоскливее, чем обычно.
Когда дизайнер-архитектор на мгновение задерживался, все прочие тоже послушно останавливались, а потом так же поспешно срывались вслед за ним дальше по длинному коридору. Эхо летело далеко впереди породившего его жизнерадостного голоса и резонировало в гулких покинутых помещениях. Но в одном из этих помещений, загроможденных пустыми клетками и неуклюжими научными приборами, можно было совершенно неожиданно обнаружить двух живых существ: человека и обезьяну. Обезьяна вела себя, как и полагается обезьяне: вертела головой, строила гримасы и совала в рот всё, до чего могла дотянуться. Короче, обезьянничала. Человек — обладатель безобидного лица технического интеллигента, немного подправленного воинственным седым ежиком, — меланхолично листал бумаги, испорченные дрянным почерком и каракулями формул, а некоторые разглядывал, держа далеко от глаз на вытянутой руке, что свидетельствовало о проблемах со зрением. Время от времени он тянул за поводок, одергивая чересчур распоясавшуюся обезьяну.
На первый взгляд картина напоминала идиллические кадры из старого кинофильма о счастливой, наполненной творчеством судьбе научных работников. Но вялый размагниченный взгляд и нарочито изломанная поза, в которой находился сидящий на стуле, ясно говорили: что-то здесь не так. Нет, решительно нет! Приятеля обезьяны я никак бы не назвал счастливым.
Неизвестно, сколько уже сидел так означенный человек, бесцельно перебирая бумаги, и неизвестно, сколько он бы еще просидел, маясь этим занятием, если бы не открылась дверь и не вошел еще один такой же невзрачный представитель научного племени. Судя по тому, что его тело покрывала всего лишь клетчатая рубашка, на улицу он не выходил, а бродил где-то внутри, по коридорам. Ясное дело, шпионил. Сразу с порога он сказал, кривя в интеллигентской усмешечке тонкие губы и показывая непонятно куда сощуренными зеленоватыми глазами:
— Всё. Хана генетике. Там уже ходят эти, с мобильниками… Правильные слухи были, что дирекция всё приватизировала и продала под офисы и ресторан… — его глаза задержались на обезьяне, и он тут же пошутил:- Не хочешь узнать, есть у них макаки-резус в меню? Торганем!..
— Науке не может настать хана, — отозвался меланхолический человек и сильно дернул за ремешок обезьяну, пытавшуюся схватить лежащие на краю стола очки.
— Не знаю, не знаю, — возразил другой с веселой злостью. — Мне тут рассказали про одного директора банка, которого сняли за то, что не выдал кредит нужным людям, как велели. А он всего-то заикнулся: мол, надо решение правления… Пятнадцать миллионов рублей! Где уж тут денег на науку взять!..
Расплывчатое эхо голосов вдруг вынырнуло совсем близко.
— Вот они, идут! Уже здесь… Между прочим, вчера меня шпана на улице обозвала ботаником. Такое, значит, у них теперь прозвище для таких, как мы.
— Неважно, — сказал сидящий и отобрал у обезьяны очки, которые она всё-таки схватила (обезьяна сделала гадкое лицо и обиженно запричитала).-Неважно: ботаник, Архимед, Имхотеп… Всё равно любая цивилизация живет под знаком "пи", и никто никогда не сможет отменить соотношение, по которому размах рук нашего тела на три процента превышает его рост…
— Да хватит, перестань! — перебил его вошедший. — Такие психи, как мы, уже не в моде… Кстати, чего я, собственно, здесь торчу? Ничего хорошего ждать явно не приходится.
Он надел вполне еще приличный плащ, хотя и здорово не ладящий с неформальным профилем времени, и сказал с допустимой завистью:
— У тебя хоть машина есть. Будешь частным извозом заниматься. Агаланов языки знает, а Кловер вообще еврей. Все вы как-нибудь устроитесь. А мне куда?.. Ну, пока, встретимся на свалке истории!
— Скорее, просто на свалке… — пробормотал сидящий, не подозревая, насколько он был близок в этот момент к истине.
Уже взявшись за дверную ручку, уходящий сказал напоследок быстрым шепотом:
— Подлецы всегда в выигрыше!
В вырезе двери, которую он затем открыл, неожиданно оказалась толпа, покорно внимающая возвышенно-страстному голосу:
— Лестницы должны стать светоносным элементом интерьера! При этом вектор будет направлен от демонстративного техницизма к образной грациозности форм!.. Наиболее радикально в этом смысле прозвучит холл первого этажа…
Взгляд пророка контуров нового мира случайно залетел в комнату и обреченно заметался в ловушке из незатейливых прямых углов. Спасаясь от этого зрелища, дизайнер-архитектор бросился дальше по коридору, увлекая за собой слушателей. Но увлек не всех. Отделившийся от прочих крепкий мужчина в сером костюме задержался и встал в косяке распахнутой двери. Это был директор института Прыгунов.
— Иван Алексеевич, Арнольд Андреевич, вы что тут сидите? — спросил он с откровенным подозрением в голосе. — Всем же сказали, что сегодня можно не приходить.
— Я на минутку, личные вещи забрать, — пробормотал тот, что собирался уйти (это его звали Иваном Алексеевичем), и поспешно протиснулся мимо серого костюма наружу.
— Ну а вы, господин Цаплин? — спросил Прыгунов, ступив внутрь помещения, но на всякий случай остановившись на благоразумном расстоянии от обезьяны. — Вы разве не читали приказ?
— Приказ о погублении науки, — криво усмехнулся названный Цаплиным.
— Не паникуйте. Вашу лабораторию временно переведут в другое помещение, только и всего.
— Вы меня обманываете. В газете ясно написали: "Институт идет с молотка". Это погубит отечественную генетику…
— А! — махнул рукой серый и вздохнул даже как будто с сожалением. — Все и без того уже за бугром.
— Не врите. Агаланов здесь, и даже Кловер еще здесь…
В двери появилось новое лицо. Это был один из тех, "с мобильниками", согласно социальной характеристике Ивана Алексеевича.
