можно отправить отдельно.
Они ехали втроём — милиционеры и почтальон, прижимая к боку опечатанный пакет.
На повороте тракта капитан услышал всё то же пение, это была, конечно, не песня, и никаких слов в ней не было, но тут же воткнул в уши ватные тампоны.
Лейтенант, что был за рулём, с тоской и печалью жал на тормоз.
Он слышал протяжную песню предгорий, женщина пела ему про то, как тяжела доля жены кузнеца, что куёт солнечный диск, но ему вечно не хватает золота, и вот недоделанное солнце исчезает на полгода, и нужно золото, чтобы продолжить работу. Ей вторила скорбным голосом сестра, муж которой потерялся во тьме, и она тоскует без ласки и зовёт его.
Один почтальон, что только что тихо сидел сзади, выбрался на дорогу и пошёл навстречу черноте, хорошо видный в свете фар.
Мелодия проникала через вату, и капитан уже рвался вылезти, как всё пропало — и мелодия, и тоска.
Только холод и ночь.
Треснула дверца, и в машину залез почтальон.
К боку он по-прежнему прижимал свой пакет, только руки у него были теперь испачканы в чём-то липком.
Лейтенант очнулся и тронул машину.
— Одна справа, другая там, в камнях, — хрипло прошептал почтальон.
Капитан сунул ему тряпку — вытереть руки.
Они ехали к городу, который ждал складных объяснений, но тут не Москва, тут порядок иной.
«Слова летают недалеко, а складную бумагу мы придумаем», — думал про себя капитан.
Они сдали пакет и получили расписки.
Лейтенант уехал, а его начальник пошёл с почтальоном по улице, которую едва освещали редкие фонари.
— А как вы догадались? — спросил, наконец, почтальон. — Ну, обо мне?
— Что тут догадываться, в двадцатом веке живём.
Я ведь как дело начал читать, сразу понял, что что-то не так. На комбинат ты работать не пошла, потому что медосмотр надо проходить, а на почте — что? Ну и справки твои чищенные, буковки затёртые, это ведь на почте сойдёт, а у меня — нет. Ты только не бойся.
Слово я тебе дал, ты мне послужила, вот и я отплачу. Тут царь далеко, а море глубоко: до навигации месяц, уедешь с паспортом. Даже колхозникам теперь паспорта дают. Да, сдаётся, на материке тебе не жить.
И, видишь, светать скоро начнёт — считанные дни остались.
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Извините, если кого обидел.
22 декабря 2017
История про белок в Павловске (2017-12-23)
Среди прочих заветов, которые оставил нам академик Лихачёв, страдавший за ны при Понтийском Пилате, было ходить в Павловск и шуршать листьями. Что бы не случилось — иди в Павловск из Пушкина и шурши листьями. Сядь на электричку из Ленинграда и езжай в Пушкин. Или сразу в Павловск. Кончился Ленинград, садись в электричку из Петербурга.
Иди и шурши.
Я тоже ездил.
Когда я был молод и имел я силёнку, то всё время приезжал и ходил. Правда, я приезжал по большей части на зимние каникулы и хрустел снегом. Листья, добытые из-под снега, шуршали плохо. Но духовность во мне прибывала.
Я стоял перед статуями в быстротемнеющем лесу и чувствовал, как духовность наполняет меня. Ноги мои мёрзли, и в ботинках молча таял снег.
В Павловске тогда было пустынно. Белки спали в дуплах. Изредка пробегал лыжник.
Нормальный человек считает, что духовности ограниченное количество и на всех её не хватит. Оттого он немного обижен, когда в сезон шуршащих листьев Павловск набит людьми.
Петербуржцы — люди изначально духовные, по праву рождения. Они надевают листья на головы и бродят среди статуй, фотографируясь.
Поскольку им уже не нужно так просто шуршать, они кормят белок.
Какие-нибудь москвичи, не забывшие ещё навыки охоты и погромов, увидев белку где-нибудь в Лосином острове, молча и споро гоняются за ней. В Москве не забалуешь — вон даже академик Лихачёв основал культурный фонд, а не понял, что его сотрудникам нужно оплачивать кормление белочек в Булонском лесу. Ну и кто теперь рулит фондом культуры? Кто белочек кормит? Понятно — усатый москвич, боярский потомок. Я люблю академика Лихачёва, что скрывать. А некоторые не любят его из-за того, что не любят «Слово о полку Игореве», почитая его фальшивкой. Иные не любят его оттого, что сами в него верили, как в старца Зосиму, и ожидали чудес. Но чудес не вышло, и они обиделись. Меж тем, сам академик Лихачев верил, что Россию спасёт интеллегенция, и очень обижался, когда академик Панченко ему говорил, что у нас не интеллигенция, а действительно говно. А потом академик Лихачев всмотрелся в интеллигенцию и увидел, что она действительно говно, но не обиделся, а просто стал кормить небесных белок в небесном Павловском парке.
Итак, в земном Павловске всё по-другому.
Не так, как на небесах, да и подавно не так, как в Лосином острове.
Петербуржцы окружают белку и достают из карманов орешки.
Они похожи на крестьян, обступивших Государя.
Бронзовый Аполлон тоже протягивает к ним руку, но его не замечают. Родители ругают дочь, которая сгрызла все орешки.
Начинается многоголосый хор:
— Смотрите, белка!
— Белка!
— И вправду белка!
— Белка, смотрите!
Появляется старушка-блокадница в шляпке с бутоньеркой, в которую засунут жёлтый листик. Она всех учит, как нужно обращаться с белками:
— Стучите орешками! Все — стучите орешками!
— Белка! Смотрите, белка!
— Стук-стук.
— Белка!
Люди повышенной духовности окружают белку, медленно сжимая кольцо. Стук-стук.
Молодожёны перестают валяться по траве и бегут на стук орехов.
— Смотрите, она взяла орехи!
— Стучите! Стучите!
— Белка! Белка!
— Посмотрите, вот у неё хвост!
Невесты бегут, побросав свои кленовые венки, свидетеля выкапывают из-под груды листьев.
Аполлон простирает к белке пустую руку.
Музы приплясывают.
Свидетель ползёт к белке, оставляя глубокую борозду.
Старушка-блокадница стучит орехами, как кастаньетами.
Листья шуршат.
Белка пытается спрятаться, закопавшись в листья.
Воздух напоен духовностью, и я пью её со всеми.
Впрочем, у меня есть ещё и бухло, заботливо перелитое в пластиковую бутылочку. Я — москвич, и этого не исправить. Свалившись с лавочки, я лежу в листьях, ворочаясь. Они шуршат.
За всем этим смотрит с небес академик Лихачёв и умиляется.
Извините, если кого обидел.
23 декабря 2017
История про то, что два раза не вставать (2017-12-25)
А вот кому про идеальные мемуары? Заодно там про
