и купцов, вспоминал гомон торга, золото куполов церквей и соборов. Неужели все погибло? Все, что создавалось веками великим людским трудом? Неужели гибнет то, что собирали, укрепляли, преумножали его великие предки?
Пятнадцатого июня, как говорилось выше, царь прибыл в Москву. Стояла невыносимая жара. Привстав в стременах, Иоанн глядел на видневшиеся вдалеке стены столицы. Китайгородская стена была полуразрушенной, несколько уцелевших башен стояли черными от копоти, шатровые крыши их рухнули. Тучи орущих птиц кружили над мертвой Москвой. Полуразрушенные Кремлевские стены спасли соборы внутри себя, но они обгорели. Кроме этих самых убого выглядящих соборов от города не осталось ничего – лишь груды угля.
– Государь, дух нехороший оттуда, ты бы не ехал, – опасливо молили его советники, но он не слушал. Вытянув голову и открыв рот, ошеломленным взглядом осматривал Иоанн свою столицу. Трупы, лежавшие неубранными неделями под жарким солнцем, были страшны и уже мало походили на людей – это была шевелящаяся, кишащая червями масса. Утробно и низко звучало жужжание тысяч мух, облепивших мертвые тела. Трупы в огромном числе лежали под стенами, перекрыв собой помутневшую, начинающую пахнуть болотом Москву-реку. Рвы вокруг стен были завалены разлагающимися трупами. Среди останков обгоревших домов тут и там уже виднелись обугленные человеческие кости, их было великое множество. Кони, чуя мертвецов, останавливались, мотали головами, тревожно ржали, но их упорно вели по разрушенному городу. Мусор, кости, трупы, трупы, разрушенные дома…
Постепенно выехали на площадь, где стоял пострадавший от огня собор Покрова Богородицы[23] с провалившимися куполами, от внешних росписей не осталось и следа – все было черным. Собор был поставлен в честь взятия Казани русскими войсками. И что осталось от той победы? Полуразрушенный обгоревший храм…
Лик Иоаннов был страшен: стиснутые зубы, трясущаяся борода и широко раздувающиеся ноздри. Он глядел на мертвых и, казалось, не слышал и не видел ничего вокруг. Он виновник всего этого! Все они погибли по его вине. Оставил Москву, не защитил людей, отдал их врагу на растерзание. Почто не остался в столице, почто бежал? Потому что знал, что погибнет здесь вместе со всеми, вместе с десятками тысяч людей.
Из свиты никто не осмеливался что-либо сказать царю. Молчали, глядели в его сгорбленный в седле стан, замечали, как дрожат лежавшие в руках поводья. Он развернул коня и приказал свите:
– Мертвых предать земле и очистить город от заразы. Со всех концов царства пришлите ремесленников и мастеров, да с семьями – город отстроить заново и заселить…
Сам царь остановился в подмосковном селе Барановичи, куда уже направлялись к нему гонцы татарского хана. Здесь он и его свита не стали жить в избах местных жителей – поодаль разбили лагерь с шатрами.
Будучи великим актером, Иоанн разыграл для них спектакль – вышел к гонцам с непокрытой головой, в потрепанной сермяге и накинутой на плечи бараньей шубе, словно показывая, что отныне он ограбленный погорелец, а никак не государь, избежавший гибели или плена. Борис Тулупов, одетый также бедно, поднес царю не резное кресло, а невысокую походную скамейку.
Гонцы, пропахшие резким запахом пота и лошадьми, запыленные, не кланялись царю – вот первое унижение, глядели надменно, словно не государь пред ними, который по рангу выше даже их хана, а нищий, просящий милостыню. И Иоанн великолепно справлялся с собой, понимая, что другого выхода сейчас нет, нужно покориться любой воле татар. Но и поступиться многим он отнюдь не собирался.
– Мой господин прислал нас узнать, как пришлось тебе по душе наказание огнем, мечом и голодом, от которого он посылает тебе избавление. – Гонец вынул из-за пазухи тряпичный сверток и развернул его; на ткани лежал грязный нож с золотой рукоятью.
– Отдавая нам его, хан велел передать – пусть этим ножом царь перережет себе горло.
Иоанн, слушая, усиленно боролся с клокочущим в груди гневом. Нет, этого унижения он хану не простит. Но нужно время, дабы восстановить силы. И покорись царь тогда своим желаниям предать гонцов самой мучительной смерти, хан тотчас бы выступил в новый опустошительный поход. Нужно сдержать его, задобрить, унижаться, ползать змеем, но как можно дольше оттянуть это неизбежное (о том знали и понимали все) событие.
– Еще наш великий хан передал грамоту тебе, – сказал второй гонец и протянул свиток, стоя на значительном расстоянии от царя, мол, он сам должен был подняться и взять грамоту. Но Тулупов не допустил этого унижения, принял ее и передал толмачу, который тут же ее зачитал:
– «Жгу и пустошу все из-за Казани и Астрахани, а всего света богатство применяю к праху, надеясь на величество Божие. Я пришел на тебя, город твой сжег, хотел венца твоего и головы; но ты не пришел и против нас не стал, а еще хвалишься, что-де я московский государь! Были бы в тебе стыд и дородство, так ты б пришел против нас и стоял. Захочешь с нами душевною мыслию в дружбе быть, так отдай наши юрты – Астрахань и Казань; а захочешь казною и деньгами всесветное богатство нам давать – ненадобно; желание наше – Казань и Астрахань, а государства твоего дороги я видел и опознал…»
И это царь стерпел, проглотил, однако ножа «в дар» не принял. После того гонцы были приглашены за богато накрытый стол, им были пожалованы меха, кубки, драгоценности – «царь-погорелец» буквально осыпал их богатствами. Их накормили и напоили до беспамятства, а после, храпевших, унесли в приготовленный специально для них шатер.
Спустя два дня они, обласканные, отправлялись в Крым с посланием от Иоанна, которое гласило: «Ты в грамоте пишешь о войне, и если я об этом же стану писать, то к доброму делу не придем. Если ты сердишься за отказ к Казани и Астрахани, то мы Астрахань хотим тебе уступить, только теперь скоро этому делу статься нельзя: для него должны быть у нас твои послы, а гонцами такого великого дела сделать невозможно; до тех бы пор ты пожаловал, дал сроки и земли нашей не воевал…»
Пока царь мастерски заговаривал зубы хану, следом за отъехавшими гонцами в Крым отправили посла Афанасия Нагого с тайным приказом: «А разговаривал бы ты с князьями и мурзами в разговоре без противоречия (не встречно), гладко да челобитьем; проведовал бы ты о том накрепко: если мы уступим хану Астрахань, то как он на ней посадит царя? Нельзя ли так сделать: чтоб хан посадил в Астрахани сына своего, а при нем был бы наш боярин, как в Касимове, а нашим людям, которые
