ощущаю, что совершенно бесправен. Как и в гетто, как и в лагере – но на этот раз не среди большого коллектива товарищей по несчастью, а как отдельно взятая личность. И это, оказывается, гораздо хуже… Полицейский был безупречно корректен. Не особенно приветлив, но и не враждебен, к тому же у него есть право задавать мне личные вопросы и требовать на них ответа, чтобы потом определить, как истолковать мои слова. Я все это понимаю, но чувствую себя одиноким и покинутым.
По-видимому, я так никогда и не узнаю, было ли тому виной мое дурацкое поведение во время этого первого и пока единственного в моей жизни полицейского допроса, или какие-то другие непродуманные поступки, которые я совершу в скором времени, но факт остается фактом: я был единственным в нашей группе, у кого были трудности с получением вида на жительство в Швеции.
В тот же день, попозже, нас всех четверых отвозят в лагерь беженцев в Викингсхилле недалеко от Стокгольма, а через пару дней переводят в другой лагерь – в Кюммельнес.
Меня совершенно не утешает, что стоят прекрасные августовские дни, что лагерь окружен пышной девственной зеленью, что от нас открывается изумительный вид на морской залив. Я чувствую себя совершенно одиноким и ежедневно пишу тоскливые письма родителям.
И в то же время, как ни напрягаю память, ощущения раскаяния в содеянном у меня не было.
Мы проходим тщательное медицинское обследование. Внезапно Нину с подозрением на дифтерию увозят в карантин при инфекционной клинике в Сюндбюберге. Ее держат там все время нашего пребывания в лагере и позже, когда мы возвращаемся в Данию.
На второй день нашего пребывания в Кюммельнесе во время обеда мне сообщают, что меня хочет видеть какая-то дама. Дама?
В приемной сидит женщина маминого возраста, ее очень симпатичный муж и толстяк сын. Сын похож на мать и выглядит далеко не так симпатично, как его отец.
Они говорят по-польски, живут в Швеции уже больше года. Дама говорит мне, что она двоюродная сестра Сары – на самом деле, она не двоюродная сестра, а дальняя родственница, ее зовут Густава Зайдеман. Густава рассказывает: Сара сообщила ей, что я в Швеции, ее сын Владек навел справки и выяснил, что я в лагере для беженцев в Кюммельнесе. Сара очень просила ее позаботиться обо мне, и поэтому она здесь. В доказательство она вынимает бутерброды, сливовое варенье и свежеиспеченное печенье – примерно такое же, как мама пекла в Польше. Мне очень приятно, что они навестили меня, и это очень трогательно с ее стороны, но я не знаю, что мне делать с этой едой – кроме, разве что, печенья. В лагере кормят очень хорошо.
Сыну быстро надоел наш разговор, он вертится и смотрит по сторонам. Но родители ведут себя очень мило. Они даже добились разрешения, и Владек захватит меня завтра, чтобы поужинать у них дома. На следующий день приезжает Владек. В отсутствии родителей он оказался очень приятным парнем.
Семья Зайдеман снимает маленькую, очень уютную квартиру на Доббельнсгатан. Густава сервирует польско-еврейский ужин, со всеми традиционными деликатесами, которые я помню еще по дому. За столом мы сидим долго, они рассказывают о Швеции – фантастическая страна, повторяет Зайдеман. Густава говорит, что Саре удалось связаться с ней по телефону из ченстоховской ратуши. Разговор был очень коротким, Сара успела только сказать, что ей бы хотелось, чтобы я пожил у Зайдеманов, когда мне можно будет покинуть лагерь – конечно же они готовы меня принять, говорит Густава и показывает диван-кровать в гостиной. У меня немного улучшается настроение.
В этот вечер мое письмо домой не такое длинное, как обычно.
Еще через несколько дней в лагерь приезжают Митек Тауман и Натек Капель, они привозят привет от Гилеля Сторха и рассказывают, как тому удалось решить наш вопрос. «Он просто потрясающий», – повторяют они наперебой, и мы из чувства долга согласно киваем. Но решение не так элементарно. Дания – это наша первая страна эмиграции, объясняет Митек, не заботясь, понимаем ли мы, что такое первая, вторая или десятая страна эмиграции. Но в Дании никого не преследуют, поэтому беженцев оттуда шведы не принимают. А сама Дания вообще не принимает беженцев, но считается, что Швеции нет дела, как поступают датчане со своими беженцами. Поэтому Сторх организовал для нас временные шведские визы, чтобы выиграть время. Но для того, чтобы воспользоваться ими, мы должны вернуться в Данию, чтобы поставить печать консула на наши визы. И тогда можно будет пересечь границу на более законных основаниях, чем на рыбачьем баркасе. Это временное решение, говорят они, но в условиях такого дефицита времени – единственное, что можно сделать. Нас отошлют обратно в Данию, говорят они, но мы опять вернемся в Швецию. Это позволит выиграть время.
Все это выглядит очень запутанно, но мы верим в Сторха.
На следующий день в лагерь беженцев в Кюммельнесе являются трое полицейских – двое мужчин, один заметно старше, и женщина. Они все в гражданской одежде. Им поручено доставить нас в Данию.
У нас достаточно времени, чтобы собрать наше нехитрое имущество, они нас не торопят. Мы проходит через приемную. Тот, что постарше, расписывается в каких-то бумагах. Наши конвоиры настроены довольно добродушно, но одна из женщин все же сопровождает Тоську, когда той понадобилось в туалет. В поезде они беседуют с нами на очень скверном немецком. Странно, они немного настороже, хотя куда нам деться? Нам все равно некуда бежать.
По прибытии в Данию они передают нас датским пограничникам в Хельсиноре. Те подписывают три бумажки – квитанции на каждого принятого ими беженца – и мы тепло прощаемся с нашими шведскими провожатыми, они желают нам всего наилучшего и спешат на паром, им надо возвращаться домой.
Вот так высылают беженцев из Швеции.
Когда пограничники отметили происшествие в своем журнале, они тут же потеряли интерес к нашей судьбе. Мы не совершили в Дании ничего противозаконного, по-видимому, уехать из страны на рыбацкой лодке здесь не считается преступлением, к тому же им, кажется, вовсе не интересно, каким способом мы уехали из Дании. Они дают нам адрес иммиграционной полиции в Копенгагене – знаете, где это? – и вручают билеты на поезд.
Девушка в иммиграционной полиции просит нас присесть. Через минуту приходит полицейский постарше, в форме, он терпеливо объясняет одной из девушек, как она должна нас зарегистрировать. Потом он объясняет на прекрасном английском, что мы должны каждый день отмечаться, пока наше дело находится на рассмотрении. Под конец спрашивает, поняли ли мы, что он нам сказал, и отпускает нас на все
