Рядом сидел тот, к кому она поначалу испытывала лишь неприязнь, граничащую с ненавистью и желанием размозжить голову. Но спокойствие и упрямство Ри отменили вторую часть плана с расправой, оставив лишь холодную жажду мести за одурманивание на берегу и удержание в клетке, как дикого зверька. Потом, в ущелье, он поймал ее, спас от падения, и был момент странной близости и тяги к теплу юноши. Гаро охватило мимолетное чувство благодарности, которое быстро улетучилось на следующее утро от мыслей о том, что он просто делает свое дело, выполняет долг и спас ее только для того, чтобы доставить живой и невредимой до эклиотических пыток.
Он раздражал ее. И был иногда таким сентиментальным и милым, что, казалось, в нем уживаются двое: тот, кем он является, и тот, кем он должен быть.
Сейчас, после выпитого вина, острота восприятия сгладилась. Гаро даже улыбнулась: ведь с другой-то стороны Ри просто ускорил ее в путешествии, которое она выбрала своей дорогой сама. Он оберегает ее, ухаживает за ней… Не об этом ли мечтает любая девушка? Может это и похоже на заботу о товаре, который хотят продать… «Да что это я такое вообще себе надумала! — спохватилась Гаро. — Он гадкий, неприятный тип, который хочет сдать меня на опыты!» Отхлебнув еще глоток и поразмыслив, она передумала: «Ну, допустим, неприятный он не всегда, да и гадкий лишь отчасти»…
Ри лепетал что-то о том, что мечтал в детстве стать великим мастером-кузнецом. Как дед. А потом, как отец, мечтал изучать карги, чтобы они приносили больше пользы, а не вреда людям. А Ангимар заразил его любовью к виноградной лозе, и теперь он, как и покинувший этот мир отшельник, мечтает стать виноделом. Еще старик убеждал юношу, что тот должен найти путь, не похожий на чей-то. Монолог закончился страданиями о том, что он не ощущает нитей сущих, что слишком далеко забрался от дома, да и вообще, будто всю жизнь только и делает, что плутает, хотя на самом деле никуда от Энфиса и не уходил.
В размышлениях о том, чем бы таким поделиться с Ри, Гаро погрузилась в воспоминания о Ди-Доре, береге, усеяном белыми мелкими ракушками. Она даже почувствовала, как с приятным звуком лодыжки утопают в собранных приливной волной барханах из ракушек. Матушка Зейра встречала проказницу, журила за позднюю прогулку, расплетала косу. У нее когда-то была шикарная, густая копна волос… Дуреха, обрила голову, считая, что это поможет глубже нырять. Могла бы, как раньше сама, как остальные ученицы, укладывать волосы в специальную шапочку, но нет, она хотела выделиться, быть лучшей из лучших, и поэтому делала не так, как все, не так, как принято.
Волосы потихоньку отрастали, но будут ли они, как прежде, удивлять, будоражить… бесить?
— Когда мы пойдем к цнои? — вдруг спросила Гаро. На самом деле, вопрос мучил ее уже давно: возможно, они смогут рассказать что-то о пийрах и о том, как отменить оплату обладания силой карга. И будет ли взиматься плата, если пийр не при ней, и она не пользуется им? А еще… Куча вопросов на самом-то деле. Теперь она сомневалась, что была права, когда сгоряча приняла предложение пийра-убийцы. Терять по дню каждый льяд… Вроде бы небольшая плата — ну, подумаешь, день… Она бы и сама некоторые дни своей жизни с удовольствием стерла бы из памяти. Например, когда, напившись абикосовой настойки, она приставала к Моле… Как же ей повезло с другом, что тот оказался трезвее и таким понятливым. Вот стыдобища. Но даже если она забудет многие из дней, о которых не хочется вспоминать, о них будут помнить другие. И это неправильно: когда ты не помнишь о том, что касается не только тебя.
— Так когда? — повторила она, видя нерешительность Ри.
— Завтра.
Но на следующее утро Ри слег с жаром, и Гаро пришлось хлопотать за двоих.
Пару дней ее и саму трясло — от страха, что пленитель помрет — настолько тому стало плохо, — а ей придется одной ждать, когда освободится завал.
И тут она впервые почувствовала себя беспомощной. Потому что об ученицах заботилась матушка Зейра, а Гаро, да и остальные, принимали ее заботу, как должное. Ныряльщица ни за кем еще не присматривала. Как и чем лечить больного, она не знала. Стирать белье, менять подстилку, поить вином лихорадящего человека — не тому ее учили в гоэм. Ухаживать за тем, кого еще недавно хотелось придушить… Но как иначе?
«Не важно, кем он стал, — убеждала себя Гаро. — Он часть моего прошлого. Да и Ангимар просил потерпеть. И одной оставаться не очень-то хочется».
Перевернув все съестное в поисках хоть чего-то, напоминающего лекарства (порошок с надписью «От жара» вполне подошел бы), и не найдя такового, Гаро к третьей ночи, когда Ри из жара стало бросать в холод, начала всерьез подумывать о самостоятельных поисках горных цнои. Уж они-то наверняка помогли бы.
В третью ночь она заметила, что Ри стал успокаиваться и дрожь немного спадала, когда Гаро касалась его, проверяя температуру кожи. Она прилегла рядом, обхватив его руками, уговаривая себя, что нужно потерпеть. Но когда заметила, что больной притих и засопел, то удовлетворенно вздохнула и, уставшая, провалилась в сон.
Проснулась и вздрогнула: за ними внимательно наблюдал Сашка. Огромная курица с вытянутой шеей — Гаро ассоциировала диковинное животное именно с этой домашней птицей — стояла всего в паре шагов и крутила головой с дрожащим гребнем-хохолком. Ныряльщица отодвинулась от Ри, поправив на больном толстое, теплое покрывало. Хитровато прищурилась на Сашку.
«Когда-нибудь я тебя оседлаю, — злорадно подумала Гаро. — Дождешься. Вон у тебя седалище какое — вдвоем уместиться можно».
— Чего уставился? — Девушка махнула в сторону животного рукой, присев на лежанке.
Сашка раскрыл желтый, туповатый клюв, агрессивно зашипел. Но после этой демонстрации недовольства, отвернув морду, неторопливо удалился в свои покои.
— Что вы, посмотрите на него, гордый какой, — высказала вслух Гаро, и уже громче добавила вслед: — Вот не буду у тебя убирать и потонешь в дерьме!
В ответ раздался все тот же шипящий протест, и означать он мог лишь одно: «Будешь!»
— А вот и не буду!
Ри зашевелился, проснувшись.
Гаро потрогала его лоб, погладила щеку — вроде выздоравливает. Нужно приготовить что-нибудь поесть, а то три дня на воде и вине, почти ничего не ел.
— Ты как? — спросила она тихо.
Ри открыл глаза, проморгался и как-то растерянно огляделся, приподнявшись на локтях.
— Долго я провалялся?
— Полегчало?
— Долго?! — грубее и настойчивее повторил Ри, что Гаро совсем не понравилось.
Она вскочила и раздраженная выбежала наружу. Ей вдруг стало грязно и противно на душе — обидно.
Колючий, влажный ветер с гор с яростью дикого зверя напал и отнял приютившееся в одежде с меховыми подкладками тепло, все до последней капли. Гаро обхватила себя руками, так и стояла, пошатываясь и закусив губы, и смотрела в ненавистную даль. Между рядами прижатой к земле виноградной лозы клочками к серым, безмолвным кускам камня лип снег. Пожухлая трава склонила стебли, дрожали кустики. Вершины затянуло такими тяжелыми и серыми, с сизыми переливами, тучами, что от одного только их вида прошибал озноб.
