Ночью посреди шалаша беспрерывно горел костер. Дневальный всю ночь подбрасывал в него дрова и хворост. Высокий купол шалаша скрывал всполохи пламени и уберегал от немецких бомбардировщиков. Мы располагались вокруг костра на еловых лапах и засыпали, повернув носы к огню. Согреешься, задремлешь и чувствуешь, что припекает — шапка горит!
— Ваня, — жалуюсь однажды дневальному Кириллову, — пол шапки сгорело, в чем на работу пойду?..
— Портянку намотаешь на голову и пойдешь, раз проспал, — шутит Кириллов.
Но, возвратившись с очередной охапкой хвороста, бросает мне шапку: много их валялось в районе нашего строительства. Хуже приходилось с сапогами. Прохудятся — снимаешь с убитого, больше взять неоткуда.
На рассвете в небе появлялся самолет-корректировщик «Дорнье-215» с двойным фюзеляжем, мы его называли попросту «рамой». «Рама летит!» — значит, жди «юнкерсов» или «мессершмиттов». Бомбили нас целыми днями — одна группа улетает, другая прилетает, и так с утра до вечера.
Весна в 42-м пришла неожиданно рано. Снег начал таять уже в марте, между сугробами потекли ручьи. Тогда же немцы впервые перерезали «коридор», и с питанием стало совсем паршиво. Но все равно ходили на заготовку шпал, ослабшие, голодные. Сырые шпалы тяжеленные, мы вставали под шпалу втроем. Чуть кто зацепился за корень или труп — падают все вместе со шпалой в ледяную воду. Отдышимся, поднимемся и снова беремся за шпалу. На бомбежки и обстрелы уже не обращали внимания.
Однажды семь дней работали абсолютно без всякого питания. Грели из снежной воды кипяток, согревались им и закусывали древесной корой. Появились желудочные больные. В санчасти военврач виновато разводил руками: «Ничего из лекарств нет, одни жгуты для остановки кровотечения. А вам хотя бы сухари нужны…»
Больные и раненые лежали тут же, на полу палатки. Умерших вытаскивали в воронки.
Вдруг из лесочка, где стояла батальонная кухня, стал разноситься рыбный запах, смешанный с дымом. После семидневной голодовки объявили обед. В наших котелках появилась горячая «уха», в которой плавали одни кости от гнилой рыбы, зато соли было предостаточно. После такого «обеда» воду пили прямо из бегущих ручьев, где выше и ниже по течению полоскались тела убитых.
Сейчас трудно подсчитать, сколько жизней стоила наша узкоколейка, но твердо можно сказать, что из дороги жизни она превратилась в дорогу смерти. Действовала же она очень недолго. Паровозы-«кукушки» немцы вскоре разбомбили, и вагонетки с ранеными санитары толкали вручную. По насыпи вдоль узкоколейки солдаты тащили на собственных спинах снаряды и продовольствие.
Меня взяли в 448-й артполк. Сначала я был наводчиком в комсомольском огневом расчете. А когда снарядов не стало, немцы совсем обнаглели. Под Мясным Бором нашу пушку разбили с первого выстрела. Замковый не успел укрыться и тут же был убит. Убило и моего учителя, наводчика-сержанта Василия Лебедева.
Однажды, лежа под кустом на огневой позиции, я оформлял «Боевой листок». Заглянул к нам начальник штаба полка, и я попросился в разведку. Так я оказался в разведке 2-го дивизиона, которой командовал Василий Иванович Басков.
Закрытия «коридора» следовали одно за другим. В шестой раз, 30 мая, горловина захлопнулась намертво. Наша узкоколейка была окончательно разрушена. По ней уже было невозможно ни подвезти ничего, ни вывезти раненых. Месяц мы находились в полном окружении. 23 июня штаб армии издал приказ прорываться к своим.
На рассвете 24-го все, кто мог двигаться, вышли на настильную дорогу и двинулись к Мясному Бору. Немец подпустил колонну очень близко, после чего начался сильнейший артобстрел. Нам пришлось наступать ближе к Дровяному Полю. Выйти удалось немногим.
«Стратегический успех» Верховного командования был таков, что и спустя полвека мы все еще хороним безвестных героев Любанской операции.
Л. И. Бурмистров,
майор в отставке,
бывш. разведчик 448-го ап
И. А. Лешуков
Я не вышел из Мясного Бора…
До войны я работал учителем в школе поселка Павы. 10 июня 1941 г. призвали на военные сборы в Псков. Там и захватила война.
Стал я младшим лейтенантом, командиром взвода аэродромного обслуживания. Наш 56-й бао обеспечивал полеты истребительной авиации. Первый бой над аэродромом в деревне Рожкополье наши летчики приняли уже 22 июня. Мы — аэродромная обслуга — с тревогой следили за воздушным сражением. Силы были неравными — вражеские «мессершмитты» наседали со всех сторон. Хорошие машины, ничего не скажешь: обладали значительно большей скоростью, чем наши И-16. Ребятам приходилось туго, и тогда лейтенант Здоровцев пошел на таран… Насколько я знаю, это был первый таран в истории войны. Жуткая, отчаянная штука: летчик ведь идет на верную смерть. Через несколько дней подвиг Здоровцева повторил Миша Жуков и тоже погиб.
Всем известно, как стремительно наступали немцы в начале войны. Мы отходили все дальше на восток. Дно, Тайцы, Большой Двор… Под Тихвином из аэродромной обслуги сформировали стрелковый взвод. Вооружили, чем могли, и придали пехоте, оборонявшей Тихвин. Спустя два дня возвратился один солдат. «Дезертир!» — закричал на него комроты. «Да я один в живых остался, — отвечал солдат. — Командира разорвало в клочья снарядом, и всех остальных поубивало…»
Дали мне после этого машину — трехтонку, троих солдат и послали за Череповец готовить площадку для нового аэродрома. Добрались мы до Бабаева и занялись подготовкой летного поля. Вскоре по железной дороге прибыли платформы с авиабомбами. Но 8 декабря — радость: наши войска освободили Тихвин. Враг был остановлен! Мы вернулись в Большой Двор, но здесь подстерегала неожиданность — 56-й бао расформировывался: после тихвинской операции самолетов осталось мало.
Нас всех направили в пехоту. Я получил назначение во вновь образованную 2-ю ударную армию. Так в январе 42-го началась моя одиссея — участие в Любанской операции. Расскажу о ней лишь то, чему сам был свидетелем и очевидцем.
Добрался я на перекладных до Малой Вишеры. Расспросил, где находится отдел кадров 2-й ударной. Указали мне дорогу к Волхову. Иду пешком, мороз подгоняет. Едет полуторка. Остановил, прошу подвезти. Шофер предупреждает: «Учти, ездим под постоянным контролем немецкой авиации». — «Ну что ж, — говорю, — как все, так и я…»
Сел я в машину, но не успели мы тронуться — налетели «мессершмитты» и давай строчить из пулеметов. Шофер мой успел выскочить и спрятаться в канаве, а у меня дверцу заело. Пригнулся — пулеметная очередь по кабине. Спинку сиденья изрешетило, мне в валенок угодило — ничего, только пальцы задело. Немцы отстрелялись и улетели. Но машина наша ни с места — в мотор попали. Распрощался я с шофером и потопал дальше пешком. Отыскал в лесу, в землянке, отдел кадров, получил назначение в 57-ю бригаду командиром транспортного взвода 2-го батальона.
Было это в конце января. Наши войска уже перешли Волхов и прорвали вражескую оборону на западном берегу в районе Мясного Бора. Разыскал штаб бригады, располагавшийся в Новой Деревне. Мне говорят: «2-й батальон наступает на Спасскую Полисть. Надо обеспечить подвоз боеприпасов и продовольствия, эвакуацию раненых».
