Я еще крепче обнимаю сестренку. Никогда и ни за что не отпущу ее от себя.
И я вдруг с удивительной ясностью вспоминаю, как нашла Энни. Такое ощущение, словно я пережила это только вчера. Память моя остра и холодна, как лезвие ножа.
В те времена к нам часто приходили мужчины. Я помню, что лежала тогда на той же самой лежанке, что и сейчас, а мать, морщась и постанывая, прижала руки к своему вздувшемуся животу, наклонилась ко мне, ласково убрала волосы с моих глаз и сказала:
– Не бойся, девочка. Просто я нечаянно камень проглотила, только и всего. Надо мне сходить в лес да похоронить его там. А ты пока побудь дома, за братом присмотри. Я скоро вернусь, еще до утра.
Это был далеко не первый «камень», который она «нечаянно проглотила» и который теперь надо было похоронить в лесу.
Я ждала всю ночь, вглядываясь во тьму сквозь полуопущенные ресницы, и на рассвете она вернулась. Осторожно прокралась мимо моей постели, и я заметила, что на полу остался кровавый след.
– Спи, спи, еще рано, – сказала она и заползла в свою постель.
А я встала и пошла посмотреть, что за «камень» она в лесу оставила.
Плач был совсем слабенький – даже не плач, а какое-то жалкое блеяние, едва слышное в чаще леса, но все же указавшее мне направление. Под деревом я ее и нашла, крошечную тощенькую девочку, тянувшуюся ко мне и беспомощно сучившую тонкими ножонками.
Я никак не могла ее там оставить.
– Мамочка, посмотри-ка, что я нашла! – крикнула я, входя в дом. – Это девочка! Она прямо в лесу выросла, а я ее нашла!
Мать завернула ее в какую-то чистую тряпицу и приложила к груди, улыбаясь и плача. Потом стала ее баюкать, шепча слова любви.
И в тот же день она показала мне ту мою отметину и рассказала, что это означает. А мужчин после того дня она больше никогда уже не принимала.
* * *
Когда мама и Энни, вконец измученные, затихают и начинают ровно и сонно дышать, я потихоньку встаю, выбираюсь из дома и выхожу в ночь, залитую лунным светом. Во мне с новой силой вспыхивают прежние ярость и страх, и я начинаю рыть для Джона могилу. Я копаю, копаю, копаю, и рычание того пса в глубине моей души придает сил моему бедному телу, заставляет меня поскорее справиться со своей тяжкой обязанностью. Сегодня я даже благодарна этому неведомому существу, вызванному из самых темных уголков моего сознания, ибо оно не только помогает мне, но и выполняет мои приказы. Теперь я его, пожалуй, уже совсем приручила. Теперь оно покорно моей воле. Но я продолжаю копать. И меня не останавливает ни боль в усталых руках, ни волдыри на стертых до крови ладонях.
Место упокоения у Джона будет неглубокое и ничем не отмеченное. Он заслуживает большего. Но ничего, пусть спит здесь, зато, когда я, наконец, укладываю его в эту земляную постель, на небе как раз вспыхивает первый солнечный луч.
Я накрываю брата одеялом из земли, падаю на его свежую могилу и орошаю ее слезами.
Тьма сгущается
Молоко чуть не выплеснулось на землю, когда Дэниел, с полным ведром направляясь к дому, столкнулся с Гэбриелом. Тот только присвистнул и со смехом спросил:
– Что, Дэниел, на свое законное место вернулся? Конечно, женская работа как раз по тебе. Ни одна ведьма с ней так хорошо не справится, не говоря уж о той маленькой шлюхе.
Эти злобные слова были как удар вилами в грудь, но Дэниел даже останавливаться не стал. С момента убийства Уолша прошло два дня, и все это время Гэбриел пребывал в отличном настроении. Смеялся, рассказывал всякие небылицы, в основном связанные с женщинами и бывшие, скорее всего, плодом его фантазий, хлопал Дэниела по спине. Было, правда, в его веселости нечто странное, а лихорадочный блеск глаз и нервное подергивание рук выдавали совсем иные чувства.
О священнике никто не говорил. Как и о Саре. Пока что. Иногда Дэниелу казалось, что она тоже умерла и все его чувства тоже умерли вместе с нею. Их пылкая любовь, та чудесная жизнь, о которой они мечтали, – все это представлялось ему чем-то вымышленным, несбыточным, волшебным сном, который она создала с помощью своих чар, в который заставила его поверить.
Когда она сперва тщетно попыталась защитить своего брата от разъяренных жителей деревни, а потом спустила с поводка свою ярость, каждому стало ясно, что под личиной доярки скрывалась, конечно же, та самая молодая ведьма из семейки Хейворт. Это и отец сразу понял, и теперь Дэниел ожидал от него любого наказания – вплоть до изгнания из дома, – ведь это именно он привел к ним Сару. Но отец о ней почему-то даже не вспоминал. Впрочем, и сама Сара держалась на расстоянии, что было хорошо, потому что Гэбриел все еще пылал жаждой мщения, а у отца вряд ли хватило бы сострадания, чтобы встать на ее защиту. А еще Дэниелу казалось, что Сара, собравшись с силами, непременно обрушит свой гнев на тех, кто зверски убил ее брата, и это будет страшное наказание.
Но каждую ночь ему по-прежнему снились ее «штормовые» глаза.
Когда он вошел, в кухне стояла мертвая тишина. Казалось, все присутствующие там дружно затаили дыхание. Магистрат Райт ходил кругами, а отец, Гэбриел и Бетт неловко, как-то боком присели у стола. Отец быстро глянул на Дэниела, впервые за два дня встретившись с ним глазами. И взгляд его был исполнен боли и стыда.
– Как-то странно у вас в деревне реагируют на столь трагическое событие, – заговорил магистрат. – Куда бы я ни пришел, всюду меня, как и у вас, встречают с полнейшим душевным спокойствием. Ни печали, ни горечи, ни даже изумления.
Гэбриел расправил плечи, кашлянул и сказал:
– Да уж, нас тут ничем не удивишь, ведь мы давно уже существуем бок о бок с целой семейкой колдунов-язычников, что на проклятом холме поселились.
Магистрат остановился, помолчал, глядя на носки своих сверкающих сапог, и медленно кивнул.
– Интересно, что ты только сейчас об этом упомянул. Особенно если учесть, где находилось тело убитого и то… э-э… в каком положении оно находилось. Я рассчитывал, что мне гораздо раньше об этом скажут. Обратят, так сказать, мое внимание. Трудно поверить, что никому это в голову не пришло.
Дэниел даже глаза закрыл. Он и без того никак не мог перестать думать о страшной гибели Уолша. Эта жуткая картина все время вставала у него перед глазами. Стараясь дышать ровно и глубоко, он постарался прогнать эти мысли, но все равно дальнейших слов магистрата почти не слышал, так сильно билось у него сердце, так громко шумела в ушах кровь. И тут до него донесся негромкий голос отца.
– А нам ничего толком и не известно, – сказал отец, встав из-за стола, подходя к двери и давая Райту понять, что разговор окончен. – Но если кто-нибудь из нас что-то узнает, мы сразу же вам сообщим.
По сути дела, Райту было предложено убраться. И он, коснувшись полей шляпы, быстро вышел за дверь. А отец, словно вдруг лишившись последних сил, рухнул на стул и уронил голову на руки. Плечи его вздрагивали. Из носа на стол капала кровь.
