с зерном шинель и накрылась тощеньким солдатским одеяльцем. Она ничуть не удивилась, что ее вызывают в столь поздний час к командарму. Она тоже догадывалась о том, что произойдет сейчас в генеральской палатке. И это ее не пугало. Глядя на понурую спину Горохова, шагавшего впереди, она испытывала некое мстительное чувство, с каким идут грешницы на костер. В душе еще не улеглась обида после того вечера, когда Горохов так бесстрастно, так холодно распрощался с ней в номере и ушел к себе. А ведь она ждала его и упросила Дариму уйти на вечер в кино. Она хотела, чтобы они остались вдвоем… «Ну, раз я не подхожу вам, товарищ, капитан, найдутся более серьезные люди, которые меня оценят…» Так или примерно так выстраивался ход ее взбудораженных чувств.
Откинув полог, она вошла в палатку и приложила руку к берету, но Голубцов не дал ей сказать ни слова. Он опустил ей ладони на плечи и притянул к себе.
– Как хорошо, что ты сейчас здесь, моя девочка!
Горохов видел, как сошлись две тени – огромная мужская, и тоненькая, изящная – девичья. Потом погас свет аккумуляторного фонаря, и театр теней прекратился.
Дикая сумасшедшая мысль пронеслась в голове – ворваться сейчас в палатку и застрелить их обоих, а потом себя… Но не зря же он так оттачивал искусство владеть собой, своими чувствами и мыслями. Горохов зашагал прочь от опасного места… Навстречу ему выскочил Бутон, вернувшийся с ночной охоты, и радостно ткнулся мордой в похолодевшие ладони…
…И Голубцова, и Галину снедала одна мысль: «завтра может оказаться последним днем жизни». И никто из них не был застрахован от шального осколка или прицельной пули. И Голубцов, и Галина видели, как уносили труп генерала Михайлова, завернутый в окровавленную плащ-палатку. Теперь же койка командарма была застелена новенькой плащ-палаткой, его возможным саваном. И он возложил на него свою нечаянную ночную добычу…
Через час она выбежала из палатки, запахнув полог. Выпорхнула, как выпархивали ее подопечные из походных клеток. Недалеко от «полуторки» с голубятней прохаживался капитан Горохов. Он хорошо был освещен луной. Галина испугалась, что сейчас он подойдет и что-нибудь скажет – убийственно злое, уничижительное, обидное до слез… Но Горохов не подошел. Дождался, когда она заберется в кузов, повернулся и зашагал к своей палатке, где размещались писари, секретчик, шифровальщик и старшина Бараш с Ланитой…
Стреляться генерал Голубцов передумал. Лучше погибнуть в бою. А если не подстрелят, то спустить курок никогда не поздно. Хотя и не по-христиански это… В роду Голубцовых самоубийц никогда не было…
На подушке осталась Галинина шпилька. Он спрятал ее в портсигар-реликварий.
Утром, узнав, что полковник Смоляков формирует ударный отряд, который отправится в Зельву на прорыв, на захват мостов, если они уже в руках у немцев, Горохов отпросился у Голубцова ехать вместе с бойцами. Голубцов хотел сказать «нет, ты здесь нужнее», но посмотрев в глаза адъютанта, понял, что парня надо отпустить.
– Поезжай. Будешь охранять генерала Карбышева.
Генерал-лейтенант инженерных войск намеревался осмотреть зельвинские мосты и, если они окажутся взорванными, определить, сколько человекочасов понадобиться на их восстановление. Отряд укатил на восток на двух грузовиках в сопровождении трех броневиков БА-20.
* * *
Голубцов ничуть не сомневался, что его будут судить. Он даже знал, кто будет главным обвинителем и что именно он поставит ему в вину. Конечно, это будет командующий фронтом генерал армии Павлов, и он бросит ему, подсудимому, такие слова:
«Это вы развалили армию! Родина доверила вам самое мощное свое оружие, самое мощное объединение – 10-ю армию. И где она? Расскажите, как вам удалось всего за пять дней развеять в прах пять корпусов?!»
Голубцов готовил ответную речь. Он даже стал набрасывать ее в полевой блокнот.
«Сколько раз я говорил на всех совещаниях и разборах, что белостокский выступ нельзя набивать до отказа, что он и так, как мешок, который ничего не стоит завязать двумя тесемками – с северного фаса и с южного. А мне давали понять, что это не моего ума дело. Что это высшая стратегия».
«Расскажите, как вы провалили штурмовой рейд конно-механизированной группы товарища Болдина?»
«Как я мог его провалить, если я им не командовал?!
Наступательные действия 6-го мехкорпуса изначально были обречены на неудачу ввиду его необеспеченности всеми видами снабжения. Боеприпасов – крайне ограниченное количество, фактически „голодный паек“. Запаса хода, сил, моторесурсов, топлива, продовольствия, боеприпасов хватало только на один удар. Удар был нанесен, и корпус сразу же выдохся. Никто из штаба фронта не смог мне ничего передать – ни винтовочного патрона, ни марлевого бинта…»
«Все это должно было быть запасено у вас заранее. Там топлива и боеприпасов у вас на неделю непрерывных действий было заготовлено! А вы спустили все, как пьяница зарплату!»
«Все было. И все бы осталось, если бы немецкая авиация не разбомбила большую часть складов и парков. А у нас ни истребителей их отогнать, ни зениток, чтобы хоть попугать».
«А для того, чтобы склады от авиации уберечь, надо было их маскировать как следует. По всем правилам маскировочной науки. Дезинформацию применять. Вы же знаете, как это делается. Вы же – доцент!»
Голубцов клял тот день, когда он решился на защиту кандидатской. Теперь его научная степень действует на начальство, как красная тряпка на быков…
* * *
Выждав, когда Голубцов останется в палатке один, Лось тут же вошел к нему.
– Что случилось, Семен Львович?
Голубцов знал, что просто так начальник особого отдела к нему не заглядывает. Если пришел, значит, что-то случилось.
– Товарищ командующий, я полагаю, что станцию голубиной связи надо срочно ликвидировать.
– То есть как ликвидировать?
– Ликвидировать так, как мы уничтожили уже секретные документы, партийный архив. Почтовые голуби не должны попасть немцам в руки. Иначе птицы будут наводить их на нас.
Голубцов озадачился. Некий резон в словах особиста был. Да и перечить ему не хотелось. Как
