воздухе. Тогда управление связи снарядило три скоростных бомбардировщика СБ, которые должны были сбросить возле штабов 3, 10 и 4 армий по двое парашютистов. Два СБ были тоже сбиты, и только под Волковыском третья машина сумела выбросить на парашютах двух лейтенантов возле Замкового леса. Но и им не повезло самым нелепым образом…* * *
Поздний вечер Голубцов коротал в своей палатке вместе с Бутоном. «Ахтамар» давно уже кончился, и он поднимал настроение банальной водкой.
– Вот, Бутоша, такие дела. Назначили меня на армию, я обрадовался – генерал-полковничья должность, четыре звезды, я полководец – то-сё! А что на деле, брат, получилось? На деле они решили так, ну ты, доцент, ученый военный, спец по армейским операциям, наладь нам там все по науке, настрой армию, доведи ее до ума, а уж воевать мы сами будем. Мы – Павловы, Болдины, Кулики… Корпус туда, корпус сюда, это объединим, это разъединим… А не получится у нас, отвечать будет товарищ Голубцов. Потому что он – командующий армией. Ловко? Это, Бутоша, только сейчас до меня так дошло…
Бутон любил, когда с ним разговарили как с равным. Вот и сейчас на его морде возникла гримаса мучительного несобачьего раздумья. Не выдержав умственного напряжения, он зевнул, широко раскрывая пасть и выгибая алый язык, который потом свернулся в трубочку. Бутон сочувственно смотрел в глаза хозяина, никогда не перебивал его, и уж тем более не задавал никаких вопросов. Общаться с ним было легко и просто.
Да, по сути дела его, генерала Голубцова, лишили командования армией. Прислали Болдина из Минска, прислали Кулика из Москвы, они раздергали его объединение на корпусы, сконструировали КМГ и бросили в бой сослепу, не зная толком, где противник и каковы его планы.
Но ответственность за судьбу 10-й армии будет нести он, генерал Голубцов, а не Болдин, и не Кулик… Они тут накомандуют, а он – мальчик для битья. Судить будут его – за проваленное приграничное сражение. Под трибунал отдадут именно его, а не Болдина. Павлов сделает для этого все… Одна эта угроза чего стоит: «Запомните, если вы не будете действовать активно – военный совет больше терпеть не будет».
Конечно, не будет терпеть. Наверняка, расстреляют…
Опасения Голубцова были недалеки от истины. Если бы он вышел из окружения первым, его, наверняка, расстреляли бы, согласно «списку Мехлиса». Но первым вышел Коробков, командарм-4. Вот его и расстреляли. Когда Голубцов узнал об этом, он не смог на виду чужих глаз перекреститься, но прочитал про себя молитву «Упокой, Господи, раба твоего воина Александра…»
В Замковом лесу под Волковыском Голубцов решал свою судьбу. Он вышел из палатки и двинулся по лесной тропинке в обход становища штаба; расстегнул кобуру…
Луна – грозно оранжевая – плыла над сосновыми кронами. Луна – общая икона человечества. Она светит всем…
Ночь была «воробьиная» – с высверками зарниц. Бабушка называла такие ночи «рябиновыми», опасалась их, потому что гуляла и проказила с небесным огнем нечистая сила. Она всегда зажигала на ночь толстую восковую свечу, которую дед отливал сам – из старых медовых сот…
Со стороны Волковыска поднялась огромная воронья стая, она кружила над замчищем, закрывая звезды. Голубцов невольно загляделся на это странное мельтешение птиц и звезд.
Не в такую ли ночь командующий 2-й армией генерал Самсонов пустил себе пулю в лоб? Немцы разгромили его армию осенью 1914 года, причем не столь далеко отсюда – в мазурских болотах. У него все было так же, как и у Голубцова.
После неподготовленного наступления самсоновские войска устали. Как и у него, Голубцова, не было разведывательной информации о противнике, пути снабжения были перерезаны. Самсонов запросил у штаба фронта разрешение приостановить движение вглубь германской территории, пока не подвезут боеприпасы. Но командующий фронтом обвинил его в трусости и потребовал продолжить наступление. Наступление закончилось полным крахом. Выходя из окружения, генерал Самсонов вот также ушел в ночной лес и поднял наган. Голубцов знал эту историю с ранних лет, как знал ее каждый русский офицер. Позор бесчестия всегда искупался кровью. Вот и генерал Копец поступил точно так же. Лучше уж пуля в лоб, чем в затылок. Лучше своя, чем чужая… Голубцов вытащил верный наган – небольшой – «офицерский», с ним прошел всю Великую войну…
Нечто черное и стремительное бросилось к нему из темных кустов – волк?! Бутон! Пес отыскал хозяина по следам и был чрезвычайно рад попрыгать возле него.
– Пошли, дорогой, прогуляемся…
И они пошли, огибая стоянку штабных машин.
Вдруг он услышал женский голос – знакомый голос. Галина! Лейтенант Галина Черничкина хлопотала возле грузовика со своей голубятней, кормила птиц. Один из голубей сидел у нее на ладони. Завидев незнакомца, он спрятал головку во взъерошенных крыльях.
– Вы? – не скрыл своего изумления Голубцов. – Как вы здесь оказались?
– Как и все, товарищ командующий, моя машина пошла в общей штабной колонне…
– Ну да, ну да… Рад вас видеть!
– Я тоже.
– Как обустроились?
– Мне просто. У меня своя машина есть. С голубками вместе.
– Заходите вечерком на чай. Как все утихнет.
– Спасибо.
Она не сказала ни «да», ни «нет». Скорее всего, не придет…
Когда закончились все разговоры, наставления, приказания, Голубцов позволил себе уйти в палатку. Капитан Горохов создал максимум походного уюта. В левом углу стояла складная койка, на складном же столике попыхивал дымком небольшой самовар. Желтый свет аккумуляторного фонаря был прикрыт козырьком полевой фуражки.
– Покати-Горошек, вызови ко мне начальника почтово-голубиной связи.
– Есть!
Капитан Горохов отправился за Галиной, догадываясь, зачем она понадобилась его шефу в столь поздний час. Это он, Горохов, вспомнил о ней в суматохе отъезда на полевой КП и включил ее «Голубцовоз» в общую штабную колонну. Ни Смоляков, ни начальник связи, никто не дернулся – не до того… И вот теперь она вдруг понадобилась…
Галина уже устроилась на ночлег в кузове своей станции, расстелила на мешках
